Соприкосновение с прошлым имело мало приятного: быть знакомым с сутью не значило быть привычным.

Андерсу казалось, что даже у ненависти есть мерило, должно же оно быть — какая-нибудь далеко не призрачная грань, дальше которой лежит только перекручивание одних и тех же мыслей и доводов по кругу; это суждение существовало как концепция, но мало подкреплялось на деле — еще одно подтверждение он получал в течение всех этих дней.
Глубинные тропы оставались поводом для неприязни настолько всеобъемлющей, что не отправиться обратно на поверхность в течение первой недели ему помешало только чувство глубокой ответственности перед Хоук; только тот решительный выбор, который дался ему внезапным порывом и долгой полемикой со Справедливостью вместо здорового сна после. То щемяще-важное воспоминание о ладони Мариан в его руке до сих пор оставалось с ним, но отвращения к фантазии древних гномьих землекопов от этого меньше не становилось.
Наверное, раньше все-таки было проще: когда его не беспокоило ничего, кроме собственного благополучия да сохранности бесценной шкурки сэра Ланселапа, и когда он еще не до конца осознавал, во что именно вляпался. Теперь это обоснованно навевало совсем гнетущие настроения — где-то в Киркволле его дожидалась милая Горжетка, и ей хотелось искренне позавидовать. О своем тесном углу в лечебнице, теперь обзаведшимся очарованием воспоминаний, оставалось только мечтать.
А еще темнота и одиночество смутно напоминали карцер в Кинлохе. Пусть даже там не водилось порождений тьмы и паскудных гномов с коварными замашками, но тягостное ощущение пустоты и тишины было ему хорошо знакомо. Слишком хорошо, чтобы не проложить очевидные параллели.
Об этом Андерс старался не думать. И это было сложнее всего, потому что времени для тоскливых размышлений между скитаниями и скитаниями у них теперь оказалось вдоволь.

Еще до экспедиции Мариан приснился сон; она упоминала его вскользь в тот день, когда они вдруг разрешили все (или почти все) невысказанные вопросы и договорились о грядущем, и сон этот долго не шел у него из головы. Теперь это представлялось в еще более насыщенных тонах мрачного символизма и служило напоминанием, что в реальности все получилось не менее дерьмово, пусть даже и не совсем так: наги до сих пор не попытались никого покормить, Скверной заразились не все, а большая часть бед прилетела им с гадской улыбочки Бартранда и его напористой руки, толкающей дверь. Тот взял и оказался придурком, каких еще поискать; откровенно говоря, Хоук-младший тоже старался соответствовать этому определению изо всех сил, но…
Им не за что было друг друга любить — Карвер, постоянно щерившийся на любые напоминания об отсутствии у него наследственного таланта, не стремился разделить их позицию, и это не нравилось ни Андерсу, ни Справедливости. Но пожелать ему такой судьбы было сложно. В свое время, выбирая между смертью и Орденом, Андерс даже не стал задумываться, и это было и оставалось единственным, что он смог предложить сейчас — единственным, но не лучшим.
Потом Андерс вспоминал, что на месте Карвера могла быть Мариан. Вспоминал и чувствовал, как что-то мелко скребется за грудной клеткой, царапает и сбивается в комок; предательское облегчение от того, что все сложилось иначе, не являлось ни одним из допустимых открытых чувств.
Он никогда, никогда не сказал бы ей вертевшееся на языке «по крайней мере, хорошо, что это была не ты».

Под землей все делалось иначе — после дней, проведенных в попытках найти верную дорогу или хотя бы какую-нибудь прямую дорогу вообще, не приводящую к новым развилками, не хотелось уже даже спать. Жизнь становилась все больше похожа на тягостное соблюдение базовых потребностей: заставить себя поесть, заставить себя отдохнуть, заставить себя брести навстречу призрачному свету и выживанию, потому что даже умирать здесь было зазорно. Андерс со скептицизмом относился к нерушимой традиции Стражей уходить на тропы, когда Скверна совсем доконает: худший способ обставить свою бесславную смерть сложно было придумать.

А еще бодрствовать на свету было лучше, чем в кромешной тьме. В компании, не наедине с собственными мыслями — вдвойне.
Щурясь и прикрываясь рукой, он вышел к костру.

— Если бы это были порождения тьмы, мы могли бы их пристукнуть, — Андерс говорил с каким-то полусерьезным сожалением, усаживаясь рядом с Мариан и протирая глаза. — С Варриком так нельзя. Ничего не имею против Варрика, но… серьезно, неужели все гномы храпят? Знал я одного. Он надирался вдрызг и издавал такие чудовищные звуки, что обзавидовался бы любой Архидемон.

Они шутили все — чтобы не тронуться умом, в первую очередь; наверное, со стороны их попытки могли показаться несколько… устрашающими в своем несоответствии ситуации. Андерс собирался спросить об этом у Справедливости, но засомневался в приемлемом ответе: в отношении юмора духи мыслили совершенно различными категориями.
Воспоминания об Огрене заставили его усмехнуться мягко и блекло; отчего-то он не особо жаждал знать, чем сейчас жили те, с кем он виделся раньше едва ли не каждый день. Даже если бы с Карвером все было в порядке и беседа со Страудом ограничилась парой нейтральных фраз, вряд ли бы он спросил.
По этому поводу у него было легкое сердце.
Сейчас такого нельзя было сказать о Хоук.

Собираясь ответить ей отрицательно, Андерс вдруг осекся на полуслове. Видимо, Мариан уже узнала его достаточно хорошо, чтобы сделать такое предположение и не ошибиться; он не собирался ее обманывать, но и не хотел огорчать. Ей и без того достало причин для печалей — если так разобраться, то из них троих Андерс отделался меньшим.
Вот бы еще его больные излечивались сами собой на подходе к лечебнице, без целителя, без всего.

— Не стоит, — он кивнул в ответ на благодарность как-то нескладно, потому что существовали вещи, за которые действительно не нужно было благодарить. — И никто не мог знать, Мариан.
«Я мог. Но у меня все равно не вышло бы тебя отговорить».

То, что происходило сейчас, не могло не угнетать, и все-таки Андерс по-настоящему сочувствовал Хоук. Не ее виной было, что один из Тетрасов повел себя как последняя тварь, но она все равно продолжала разделять большую часть этой вины.
Хотелось, чтобы она перестала терзаться хотя бы из-за него. В конце концов, присоединиться к экспедиции было его идеей.

— Знаешь, о чем я жалею на самом деле? О том, что мы застряли здесь. О том, что мне рожа Бартранда сразу не понравилась, но я подумал: преувеличиваю, наверное. О том, что других решений не было, — уточнять, что речь идет о ее брате, Андерс не стал — Мариан поймет и без того. Он помолчал немного, раздумывая, стоило ли продолжать это ворошить. Вздохнул и заговорил снова, и голос у него был как у человека, уверенного в своих словах; спокойный, пусть и усталый. — Но не о том, что предложил тебе свою компанию. Не бери в голову, правда.

Он улыбнулся в ответ, глядя на то, как беспорядочно мечутся по стенам тени от огня. Все бы отдал, чтобы не видеть уже ни этих теней, ни этих стен, как же они опостылели.

— Мы отсюда выберемся, — Андерс не спрашивал, а утверждал, потому что только на утверждениях и держалась их вера в благополучный исход. По-честному следовало бы добавить «…если не поубиваем друг друга от отчаяния», но оно было совсем не к месту сейчас. — Только давай больше никогда такого не делать?
Под «таким» он подразумевал Глубинные тропы, конечно: вряд ли в этом мире существовал хоть один человек, способный в принципе отговорить Мариан Хоук от сомнительных мероприятий.

У огня и за завязавшимся разговором Андерсу совсем расхотелось спать — вообще «совсем».
Голова Мариан лежала у него на плече, и это было приятно. Простые и человеческие вещи здесь красились в совсем другие тона — если и было что-то положительное в этих бесплотных попытках найти выход наружу и не быть скормленным порождениям тьмы в процессе, то только неплохая компания; по крайней мере, они еще ни разу не устроили драку за палатку и не пытались умыкнуть чужой обед. Хотя это наверняка придало бы застопорившейся ситуации немного новизны...   

В конце концов, отсутствие разнообразия донимало их всех. Последним ярким событием — и в прямом, и в переносном смысле — в нынешних темных буднях оставалась встреча со Стражами, и потому вопрос об этом не стал для Андерса неожиданностью. Скорее он молчаливо ожидал, пока Мариан наберется решительности и спросит о чем-то подобном, потому что больше некому было рассказывать ей о тонкостях становления Стражем, как и некому было понимать, что ожидает Карвера после — если бы она решила не узнавать, он понял бы тоже и не стал бы предупреждать ее о возможных... последствиях. По крайней мере, до тех пор, пока они не вернутся наконец в Киркволл.
Тем хуже оказалось, что сейчас он не мог сказать ей ничего воодушевляющего. Хоук была невозмутима настолько, насколько вообще может быть невозмутим человек, так внезапно и безнадежно потерявший второго члена семьи — здесь, мучаясь в неизвестности своего и чужого будущего, ожидая новостей без срока и обратного адреса, она все равно умудрялась держать лицо, и это было еще одним поводом для уважения. Андерсу было жаль, что все получилось именно так.
Спрашивать о таком вряд ли просто. Он сразу решил, что утешать ее обнадеживающей ложью было бы сейчас неправильно и жестоко.

— Может, — ответил Андерс честно, поворачивая голову и подбородком касаясь ее волос. — Но без Стражей у него не было бы никакого шанса. Нужно верить, что Карвер справится.
Ему совсем не хотелось рассуждать вслух, насколько непредсказуем результат ритуала для рекрутов: как девушка, мечтавшая об этом дне и потому пришедшая по зову сердца с доблестью и клятвами за плечами — уж в ней-то никто не сомневался! — некрасиво падает замертво, а он просыпается через десяток часов с трещащей по швам головой, мечтает о зажаренной курице и с облегчением думает «надо же, сработало!».
Объективно из нее вышел бы гораздо лучший Страж.
Из Карвера, если тому хватит везения и иронии вечно забавляющегося Создателя, наверняка выйдет тоже. Одно стоило знать точно: не существует ни выверенного алгоритма, ни способа предугадать заранее, чем обернется этот вызов судьбе и здравому смыслу — оставалось только надеяться на лучшее.

Андерс закинул руку Хоук за спину и легко потрепал по плечу — мол, прорвемся. И мы, и твой бедовый братец.
Другого выбора у них просто не было.
А еще ему приходилось теперь разгребать последствия своей несдержанности, потому что Мариан всегда слушала слишком внимательно и слишком многое запомнила из тех редких рассказов про Орден, где очевидно не встречалось ничего хвалебного и торжественного; если бы он знал заранее, то стал бы говорить об этом еще меньше. Его мрачных слов в момент передачи Карвера и без того хватило бы с лихвой.
Хотя знай он хоть что-то заранее, они бы вообще никуда не пошли — эта мысль оставалась такой невеселой, что раскручивать ее было попросту опасно: в их экспедиции было слишком много этих «если бы», и слишком мало «именно так».

— Ну почему плохо? — Андерс говорил очень понимающе, едва пожав плечами, чтобы не побеспокоить Хоук. — Я ведь один сбежал. Вот Страуду, наверное, все нравится. Даже если у него на лице это не написано.
«А еще карты у него, если честно, дерьмо».

— Завтраки, конечно, так себе, но… даже там можно найти друзей по интересам. Хотя бы есть из кого выбирать: у нас был гном с выпивкой вместо крови и гномка, еще до Ордена отметившая свои поминки, чокнутая долийка, сын бывшего пособника Логейна, Страж-командор собственной персоной. И Справедливость. Правда, не совсем правильно называть его Стражем…
Вспоминая те времена, когда дух в разлагающемся теле донимал его вопросами об устройстве мира смертных, Андерс всегда чувствовал себя виноватым и ответственным за все произошедшие изменения. Справедливость и тогда говорил о мести; желание поквитаться за смерть Кристоффа стало основой его существования, но он все равно вел и ставил себя иначе, чем сейчас — даже радость от выплавленного в кольцо куска лириума сменилась свирепым торжеством от пары свернутых храмовничьих голов, и это было не очень хорошо. Если серьезно — совсем паршиво.
Они продолжали разделять одни и те же взгляды, храмовников не жалел никто; но иногда…
Думать об этом можно было очень долго — и лучше не сейчас.

— Извини, — Андерс представил, как могла сейчас увидеть Хоук обитателей Башни Бдения с его слов, и картина эта не внушала доверия. Она и тогда не внушала, но право слово, разве это кого-нибудь волновало? Вот его самого точно нет. — Наверное, это звучит не очень-то здорово, хотя на самом деле они неплохие ребята.
«К Карверу, по крайней мере, не приставят соглядатая из-за того, что он умеет делать магические штуки и послал Круг куда подальше».

Воспоминаний у него оставалось достаточно: все-таки с тех пор минуло не так много времени, как казалось, а еще очередные подземные похождения навевали стойкие и труднопреодолимые ассоциации. Он до сих пор не имел желания пояснять, почему его личная карьера в Ордене закончилась печально и почему Карверу, если тот выживет, вряд ли грозит подобный исход: но Мариан никогда не была навязчивой в своем любопытстве — тычок в бок все еще ощущался как намек, который не обязывал к чистосердечному признанию, и за это он был ей благодарен.
— Ладно, ладно. Ты меня раскусила, — лукаво усмехаясь, признался Андерс как на духу, легко сдул тоже щекочущую нос прядь ее волос. — На самом деле, я сбежал не от обетов и Глубинных троп, а от поклонниц. Кто бы стал искать меня в Клоаке?

Ночь — или то, что они за нее принимали, пытаясь не запутаться во времени суток — грозила быть долгой. Наверное, в таких случаях любого потянуло бы на откровения, или просто ему хотелось представлять уже какую угодно ситуацию, кроме настоящей. Еще ему казалось, будто молчание приведет к той самой точке, которую они уже самозабвенно протоптали — точке сожалений, печалей и дурного расположения духа.
Мариан он доверял — она вряд ли вынашивала какой-то коварный план.
Андерс поколебался еще мгновение, прежде чем предложить.

— Хочешь, расскажу тебе про Черные болота? Только не обещаю, что это будет чистейшей правдой. Я же подлец, обязательно чего-нибудь насочиняю.
Он не преследовал каких-то скрытых целей, выбирая именно этот эпизод из их приключений со Стражем-командором — просто очередное обсуждение Глубинных троп на Глубинных тропах звучало бы не совсем здорово.

Доверие, которым Мариан отмечала его далеко не в первый раз, было по-своему ценным: это доказывало, что все сказанное не было бесполезным, даже если теперь слова оставались единственной его помощью.
До этого она не сообщала, чем помимо кровного родства Карвер заслужил свое участие в экспедиции — помрачнев, Андерс чуть было не ляпнул запальчивое «конечно, это меньшее зло!», но вовремя спохватился и прикусил язык. Не существовало темы более наболевшей, чем столкновения магов и храмовников, однако даже они на Глубинных тропах и в сложившихся обстоятельствах теряли свою остроту.
Вдобавок этим он нагружал Хоук чуть ли не каждый раз, когда они могли выкроить время и откровенно поговорить наедине — он не уставал удивляться, насколько Мариан понимает и разделяет его убеждения, потому что в ее ответах была только искренняя заинтересованность и никаких язвительных замечаний. Когда было нужно, она просто садилась рядом и слушала, а он мог позволить себе расслабиться: не держать вечную оборону и готовность парировать чужие аргументы, перестать прощупывать почву на предмет провокаций и не спорить исступленно до хрипоты. Порой Андерсу казалось, что он злоупотребляет ее вниманием, но игнорировать это дружеское участие было сложно.

Когда все случалось наоборот — говорила и рассказывала Мариан — он никогда не ссылался на неотложные дела, не обделял ее вниманием и старался не произносить того, что могло бы ранить. Как и сейчас.
Такие моменты взаимных откровений были ему очень дороги: оказалось, что им найдется место не только в опустевшей лечебнице, но и глубоко под землей — это отчего-то тоже подпитывало надежду, что однажды закончится и такая темная ночь длиной в несколько недель.

— Тогда ты поступала правильно, — заметил Андерс тихо и серьезно, глядя куда-то дальше теней от пламени костра. Кроме игры света любоваться здесь было решительно нечем; про «некем» он бы еще поспорил. — А все остальное случилось уже потом. Вообще могло случиться с любым из нас.
Образ Карвера в храмовничьих доспехах, загоняющего в Круги подобных его сестре, до сих пор не шел из головы; но осуждать его вслух не имело теперь смысла, потому что Серому Стражу не грозило стоять за спиной рыцаря-командора. Это была до ужасного успокаивающая мысль, еще одна из тех, которыми не принято делиться. Впрочем, Андерса никогда это не останавливало — просто на Хоук действительно распространялись некоторые исключения.
Справедливость считал, что исключений слишком много. И что Карвер — болван, которому воздалось, конечно же. Он привычно раздражался на всякое упоминание другой стороны их конфликта, но не так сильно, чтобы это могло стать проблемой.
И хорошо, что права высказываться вслух ему никто не давал.

Странно, но слова Мариан наталкивали и на какие-то отвлеченные размышления: Андерс вдруг подумал, как охарактеризовали бы его в таком же перечне сомнительных личностей, вынужденно собравшихся вместе. Раньше бы наверняка сказали что-то вроде «тот парень, который много болтает, никогда не бывает серьезным и таскает за собой кота» — недалеко от истины, он не старался показаться другим.
Теперь это можно было заменить простым и лаконичным «одержимый». Андерс не почувствовал бы даже обиды — многое изменилось. Зато Хоук, никогда не упускавшая повода для шутки, не смогла бы оставить без внимания и его несерьезное заявление о поклонницах — это он понял с опозданием, улыбаясь в ответ на ее слова как-то неопределенно.

— Получается, Горжетку ты подарила мне только затем, чтобы сократить список конкуренток? Мариан, это очень коварно с твоей стороны. Если она узнает, то никогда тебе этого не простит.
Горжетка и без того относилась к Хоук с подозрением — через поучительные интонации, которыми Андерс это произносил, пробивался смех. Ему действительно стало весело, хотя в глубине души он признавал: здесь пролегала та самая опасная грань между беззаботной шуткой и расплывчатым намеком, которых он в последнее время все чаще пытался избегать. С тех пор, как Хоук принесла сверток с котенком, что-то неуловимо менялось — нельзя было сказать, будто подобного не происходило и раньше, но так ярко чувствовать необходимость внутренних ограничений он начинал только сейчас.
Андерс точно солгал бы, заявив, что ему не нравится их с Мариан близкое общение — все было как раз наоборот: не существовало другого человека, близкого и понятного ему настолько. Просто… теперь он радовался возможности мягко сменить тему, пока сам не договорился до чего-нибудь недопустимого.

— Значит, слушай, — упершись взглядом в макушку Хоук, Андерс помолчал немного, а потом едва прижался к ней щекой; так сидеть оказалось намного удобнее, или это просто сошло за хорошее объяснение для себя. — Ты уже и сама сказала, что хорошее дело Черными болотами не назовут. И правда, ничего веселого про них не рассказывали: говорили, что вода там неживая и улыбается лицами мертвецов, петляющие дороги приводят в никуда, ветром разносятся зовущие страшные голоса и прошибают в холодный пот. А мстительные ветки глаза выкалывают, куда без этого? Еще говорили, будто любой знает, что соваться туда решат только пропащие и недалекие… или Серый Страж Кристофф, за которым мы и пошли. Я тогда еще подумал: ну и дурацкое он себе место выбрал для прогулки!

Голос у него был нарочито зловещим — таким рассказывают жуткие сказки по ночам, собрав вокруг себя любопытных и боязливых слушателей, но Мариан явно была не из последних. Андерс покосился в ее сторону и улыбнулся, даже зная, что она не видит сейчас его лица. Закрыл глаза.

— Пока мы пробирались через сырость и темноту, наш товарищ Натаниэль еще больше наводил страху: бойтесь, бойтесь злой ведьмы, которая сожрала всех жителей… или нет, они просто исчезли? Неважно. Туман наползал все больше, земля под ногами была топкой и вязкой, кроме наших голосов звуков вообще не осталось. Но Страж-командор все равно вел нас вперед. И вдруг кто-то увидел покосившуюся табличку, где дрожащей рукой нацарапали «берегись призраков!». А когда мы развернулись — все сразу и очень медленно, то увидели их: они как будто выползли из кошмаров после попойки, ужасные и чудовищные, громадные, страшные…  — его голос становился громче и крепче с каждым сказанным словом; добравшись до кульминации, Андерс сделал паузу и поднял голову, склонившись и заглядывая Хоук в глаза. Подождал еще мгновение, прежде чем буднично заявил: — …Волки. Представляешь, какое страшное разочарование я испытал? Вот так разрушаются легенды.

Андерс выразительно хмыкнул и вернулся в то положение, в котором сидел раньше. Он мысленно листал страницы своего славного и немного дикого прошлого, когда еще не было ни тяжелых киркволльских будней, ни призывающих к действию и отрицанию всего человеческого голосов в голове; безнадежно ушедшее будто понемногу просачивалось в настоящее и происходило снова, пусть даже на самом деле их окружали только каменные стены, спертый воздух и мерный треск костра — никаких зловещих пейзажей. Это было странно. Это было… кажется, даже важно по-своему.
Возможно, именно поэтому он не смог остановиться на малом. Возможно, внимание Хоук и ее живой интерес были ему приятны, Андерс не задумывался об этом сейчас, он просто рассказывал — подчистую выкладывал истории о приключениях человека, которым он когда-то был.

Про то, как к волкам потом присоединились их друзья-оборотни — оскверненные, конечно, Серым Стражам других не положено! — и даже жуткие личинки-переростки. Как они сначала находили разрывы в Завесе, а потом натолкнулись на лагерь и Кристоффа. Как уродливое до ужаса порождение тьмы, разодевшееся по последней моде, молвило человеческим голосом и затащило их в Тень, и после они долго блуждали, сражаясь и проводя подсчет поверженных врагов, и ведь он почти всех обыграл, почти! Как они излазили набитый скелетами склеп, как встретили духа, чье неравнодушие призывало освободить всех тех несчастных, попавших в ловушку тщеславной Баронессы. Как снова вернулось говорящее порождение, как их всех выбросило обратно и Кристофф вдруг чудесным образом поднялся на ноги. Как был сражен наконец могущественный демон гордыни.

В какой-то момент Справедливость не выдержал и попробовал заявить, что все было не так и кое-кто намеренно искажает факты. Андерс только мысленно фыркнул в ответ — за ним оставались небольшие художественные преувеличения, ничего серьезного.
Просто про духа он говорил не так откровенно, как про все остальное; дело было совсем не в недоверии.

— …И вот после всего этого я сказал Кусланду, что больше никуда с ним не пойду. Решительно сказал. Обманул, конечно, — Андерс выдохнул, образно подводя под затянувшимся рассказом черту, осторожно подвигал плечом. — Мариан, ты там не устала? Извини. Я правда уже забыл, что эта история такая длинная.

Наверное, Андерс даже не расстроился бы, усни Мариан сейчас у него на плече. На него самого накатило какое-то мягкое и ленивое оцепенение: так бывает, когда рассказываешь много и увлеченно, забывая и о времени, и об обстоятельствах вокруг. Разве что в висках от говорения немного заболело, но это ничего — в этот раз разговаривал он сам, а не Справедливость сурово вещал изнутри.
Однако Хоук и не спала. От ее взгляда Андерсу сделалось так же хорошо, как и от того недавнего прикосновения после разговора о судьбе Карвера — за прошедшие недели это ночное бдение было определенно лучшим, что случалось лично с ним. Сначала неплохим показался день, когда они вроде бы уверились в правильной дороге; но за ними было еще три дня тяжелого разочарования, так что…
Андерс бы и дальше так сидел — с этим чудесным внутренним спокойствием, будто бы не провалившаяся с треском экспедиция заперла их на Глубинных тропах и не раздраженное чувство неизменности донимало каждый день. Он был рад, что Мариан пришлась по душе его ностальгическая история. Даже если бы она и преувеличила немного, не суть важно; он предпочитал считать, что искренность в ее словах была взаправдашней и не почудилась ему ни разу. Сам Андерс впервые задумывался, что попади он в Киркволл пораньше, то его отношения с остальной компанией Хоук могли бы сложиться совсем иначе; как минимум, Справедливость был бы увязавшимся следом ворчливым приятелем, которого можно запереть в другой комнате и с чистой совестью налить себе полную кружку какого-нибудь дешевого пойла.

Следующая фраза Хоук повлияла на него намного больше, чем немое осуждение духа.

С момента прибытия в Вольную Марку неудобные вопросы преследовали его постоянно — любопытные и нетактичные пациенты, озлобленные и нетактичные пациенты, разномастные бандиты, несогласные с его позицией друзья Хоук и просто самые языкастые из них, недоумевающий Справедливость, в конце концов; к этому Андерс уже привык и не особенно терялся в ответах.  За одним только исключением: о симпатиях у него в Киркволле еще не спрашивали — похабные предложения в  «Цветущей розе» не в счет.

Это не было серьезно. Это был все тот же разговор, плавно перешедший от грустного к задушевному, как это у них обычно и случалось, ничего особенного и ничего страшного.
И все-таки Андерс внутренне застыл. Нравилась ли ему Мариан? Нравилась ли?..

Конечно. Очень. И дело было не только в подаренном котенке и кулинарных шедеврах, хотя и в них тоже — в борьбе с навязчивым желанием отказываться от знаков ее внимания, как стоило бы отказываться от незаслуженных и слишком щедрых подарков, он делал некоторые успехи и воспринимал это как повод порадовать благодарностью ее саму. На самом деле, к списку причин для благодарностей Андерс относил не только материальные воплощения заботы: там оказались и их полуночные разговоры за жизнь и все хорошее, и содействие в повседневных делах, и возможность просто не быть одному. Из всех этих мелочей складывалась причина, по которой он был здесь — и то, о чем он до сих пор старался особо не задумываться. Получалось все хуже.

Когда его отпустила та отчаянная решимость, подтолкнувшая забыть всякий здравый смысл и записаться в добровольцы на Глубинные тропы, Андерс заново задумался о словах Мариан. До него с опозданием дошло, что та и сама хотела позвать его в экспедицию — она так говорила, а на сомнения не нашлось никаких оснований — и это отчего-то радовало сильнее, чем должно было. «Глубинные тропы» и «радость» вообще относились к разным категориям, не было смысла лукавить в отрицаниях, и все же такое доверие ему льстило. Ведь Варрик собирался идти в любом случае, оставшихся участников ей предстояло выбирать из всех остальных; Справедливость не преминул отметиться, назвав это «хитрым умыслом», но Андерс тогда возился с проголодавшейся Горжеткой и слушал его вполуха. Или вполголовы — как посмотреть.
А еще Горжетка оказалась крайне непостоянной в своих увлечениях и потеряла интерес к кушаку спасительницы, как только обнаружила для себя мотки ниток и полчища всяких склянок; Андерс подумывал предложить кушак обратно, но постоянно забывал. Тем более это тоже был подарок, пусть даже спонтанный — вряд ли Мариан захотела бы его забрать.
После случайно выяснилось, что кушак этот, мягкий и широкий, прекрасно ложится под голову, да и спится на нем гораздо лучше…
Рассказывать об этом Хоук он стал бы только под страхом усмирения. Впрочем, если они пробродят здесь еще пару беспросветных и тягостных недель, то точно сойдут с ума — вот тогда и найдется повод для страшных тайн и прочих сомнительных откровений. Пока кого-нибудь не съедят.

А сейчас Андерс тускло подумал, что, во-первых, стоило бы завязывать с этими провокационными шутками, а во-вторых, выбираться наружу поскорее; к тяготам подземной жизни комплектом прилагалась острая потребность держаться вместе, никаких отходный путей вроде «кажется, там пациент пришел, позже договорим».
У них с Хоук получалась хорошая дружба. Так, как есть сейчас, было замечательно и очень правильно; если повторять себе это почаще, то можно действительно верить.
Андерс так и поступал.

— Ты ведь и сама знаешь, — он уходил от ответа беззаботно, стараясь перевести правду в отдаленную шутку и ничем не выдавать свое замешательство; так было лучше, чем использовать натянутую и неискреннюю вежливость. — Коты и пироги, Мариан. А с твоим образом жизни опасаться нужно не только храмовников. Вот, теперь после драконов-недоростков придется перечислить всяких порождений тьмы… разве я могу так рисковать и отпускать тебя одну?

Если бы после этой преступной безмятежности Андерс еще спохватился и отсел, Справедливость зашелся бы от восторга. Ладно, в действительности тот восторгался бы только репликой вроде «мне нравится заниматься важными делами, ничего кроме этого вообще и никогда», но сейчас Андерс не собирался сотворить для него чудо в любом случае. Только ткнулся носом куда-то в волосы Хоук, тихо вздохнул — и не сдвинулся с места.
Он замолчал так, как обычно молчат люди, которые хотят что-то добавить и размышляют над этим. Потом договорил — уже серьезнее.

— Я на самом деле не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Мы уже говорили об этом, наверное, ты помнишь.

Это было сказано честно — как и всякий раз до того. Вот только порой ему казалось, что в таких словах он не только выражает беспокойство, но и кривит душой в угоду своим желаниям одновременно: по-хорошему, тесно общаться с одержимым, который затеял длительное и рискованное мероприятие, для Мариан тоже было не очень безопасно. Но что он мог противопоставить ее небезразличию к судьбам магов, если это было тем самым ценным, чего так не хватало остальным? Раздумывая об этом, Андерс заново перекрутил в голове свои слова и вдруг коротко засмеялся.

— Ну вот. Это прозвучало так, будто я желал Командору в следующий раз утопнуть в болотах. Ты же веришь, что я это не специально?

Эта фраза была очень кстати, чтобы не свести тему к чему-нибудь… неудобному. Как и необходимость отвлекаться на бытовые нужды — даже если этот быт касался в основном попыток не умереть от голода и отчаяния.

— Конечно, — проследив за рукой Хоук с каким-то затаенным сожалением, Андерс отпустил ее плечо.  Все то расслабленное состояние начинало развеиваться, так что он мог и дальше благополучно пренебрегать сном, чувствуя себя, впрочем, даже бодрее обычного. Добрые разговоры явно шли на пользу и ему. — Только за посохом схожу.
Он не озаботился этим сразу, потому что смысла было немного: если бы на огонек решили наведаться порождения тьмы, он бы почувствовал их вовремя. Если бы они оказались в параллельной реальности и к ним вернулся раскаявшийся Бартранд… ну, на волне гневного энтузиазма справиться с одним гномом не так-то и сложно.

Забрав посох, Андерс не выдержал и тихо заглянул в палатку, чтобы проверить благополучие их единственного отдыхающего товарища.
Варрик крепко спал — или убедительно притворялся.

— Пойдем, — вернувшись к Мариан, Андерс кивнул и махнул рукой, даже не спрашивая, в каком направлении она собирается прогуливаться. Ему вот разницы особой не было: что направо, что налево — каменные коридоры без конца и краю, чтоб им пусто было.

— Когда вернемся в Киркволл, нужно наесться до полусмерти. Чего-нибудь нормального. Мы ведь можем себе это позволить! Иначе жареные наги до конца жизни будут приходить ко мне в кошмарах.

Андерс не говорил «если вернемся».
Андерс помнил, что Хоук еще предстояло объясняться с матерью, которая лишилась второго ребенка — даже если их надежды оправдаются и с Карвером все будет хорошо, весточка из Ордена наверняка дойдет не слишком скоро. У него не было таких печальных обязательств, но вряд ли Клоака встретит его пышущими здоровьем пациентами после такого перерыва. Вину он начинал чувствовать заранее.
Но страдать на Глубинных тропах и тягостно размышлять о возвращении в Киркволл одновременно было… непродуктивно. Это во-первых.
А во-вторых, наги его правда страшно достали.

Мариан, такая непринужденная в выражении своих эмоций, славно умела задавать настроение: в ее описаниях простые и приземленные стороны жизни приобретали еще большую привлекательность — того и гляди, Глубинные тропы сжалятся наконец перед ее энтузиазмом.
Тем более Андерс мог разделить ее мечты о сытой вечеринке. Даже несмотря на то, что целителю с такой популярностью среди бедняков и беженцев редко хватало времени на осознанные трапезы: просто когда не занимаешься ничем иным, кроме попыток выбраться наконец на свет, начинаешь скучать даже по непривычным ранее вещам.   

Когда-то давно в Башне Круга рассказывали, что если лечь на спину, крепко зажмурить глаза и представить себе мир за стенами в мельчайших подробностях, то можно прочувствовать его наяву: как треплет щеку порывистый теплый ветер, рвется сквозь укрытые вереском поля и взмывает за линию горизонта, за кромки тонущих в облаках гор; как напекает макушку и целует плечи щедрой россыпью веснушек полуденное солнце; как перед рассветом после ночного ливня тянется свежий запах дикой травы и прибитой к земле пыли; или как утопают в песке ноги, омываемые морской пеной, и как путаются волосы в еловых лапках, если пробираться сквозь густой лес — все, для чего хватало воображения и почерпанных образов из книг.
Андерс заявлял, что это очень трогательно, конечно, но все равно полная ерунда. Андерс говорил, что даже самая буйная фантазия никогда не заменит настоящее — а уж он-то знает о жизни за пределами Круга побольше многих! — но ему отвечала только насупленная и суровая тишина единогласного бойкота. Даром, что больше не пытались расквасить нос. В последний раз ученики выходили наружу до его побега вплавь через озеро Каленхад — унизительный ломоть свободы, любимый, впрочем, каждым из невольных заточенцев; они были счастливы малому, но ему всегда хотелось урвать побольше.
Дальнейшее воздаяние оказалось безрадостным — для всех.

Здесь, в томительной неволе совсем другого толка, Андерс поверхностно вспоминал о прошедшем по нескольким причинам.
Во-первых, чтобы снова осознать, насколько гномы чокнутые: начинало всерьез казаться, будто даже запрятанная на неприглядной изнанке города Клоака со всеми сомнительными обитателями годилась для жизни чуть больше, чем древние гномьи тейги. Или не годилась, пусть так: но выход из нее на солнечный свет как минимум не наносил страшного оскорбления всяким Камням.
Во-вторых, спустя несколько недель на Глубинных тропах он вдруг задумался, что эта по-детски наивная практика была не так уж и плоха, и если попытаться обратиться к ней во время очередного гастрономического истязания местными деликатесами…
— Однажды я подумал, что если представлять на месте нагов все то, о чем ты рассказываешь, ужинать будет не так тоскливо. — Андерс говорил так, как обычно должны говорить люди, в самом деле предлагающие продуманную и обоснованную теорию. Почти. Разумеется, напускные интонации выдавали его с головой. — Но они никак не превращались в жаркое. Наверное, это скептическое отношение Справедливости во всем виновато, он же не умеет фантазировать.

Такое заявление было близко к провокации. Андерс помнил, что его невеселый приятель редко мог проигнорировать упоминание о нем же; но возможность беззлобно его поддеть была по-своему важной сейчас. С тех пор, как они посвятили все свободное время блужданию по Глубинным тропам, тот намного реже вмешивался в разговоры на правах коварного собеседника, которого никто не слышит и которому можно без опаски позволить себе нелицеприятные высказывания. Его участившееся молчание могло порадовать, но почему-то скорее волновало. Не слишком сильно, и все же…
Тут многое заставляло беспокоиться.
— Я не нахожу ни одной обоснованной причины, по которой было бы уместно искажать реальность и заниматься самообманом, — процедил Справедливость нудно, мрачно, обыденно, и в этом без труда читался завуалированный упрек: «видишь, это из-за твоего упрямства, твоего неразумного решения мы все еще здесь». Вот кто бы еще укорял его несговорчивостью…
Андерс передернул плечами, неопределенно вглядываясь в темноту. Он убедился в том, в чем собирался — продолжать мысленно секретничать в присутствии Хоук всегда казалось не особо вежливым.

…И, наверное, даже болотная жижа не смогла бы его остановить. Эта запоздалая мысль пришла некстати: вместе с мимолетной улыбкой Мариан, которой можно было топить ледники, и вместе с привычным уже осознанием, что от ее разговоров все становится немного лучше. Варрик тоже умел скрасить любую компанию меткой шуткой, и все же в глубине души Андерс был рад, что сегодня тому особенно хорошо спалось. Ничего личного. Просто его внутренняя потребность быть рядом с Хоук и слышать ее голос, неизменно вызывающая недовольство Справедливости, не всегда терпела посторонних.
В их общении порой менялась окружающая обстановка — вплоть до радикальных преображений, как сейчас, где целебные травы превращались в нагов, а разбойники становились порождениями тьмы — но не слишком менялась суть.

— Да, чувство юмора у него было отменное. Сама подумай: кто еще сможет заявить вооруженному отряду храмовников «нет, я хочу оставить этого отступника себе»? Хотя там не только он постарался... веселая была ситуация. — Андерс безмятежно улыбнулся в подтверждение своих слов, но окончание этой истории решил благоразумно опустить.
На то не было никаких коварных причин: просто если вспомнить еще и про вмешательство короля, разве Хоук станет ему верить? Никогда больше! Не хватало еще заговориться и быть заподозренным в наглом хвастовстве, после рассказа о всяких жутких болотах он и без того обхаживал опасную грань.
Хотя их затянувшееся путешествие отчего-то неплохо располагало к откровениям, которым раньше не нашлось бы ни уместности, ни времени.

— Кусланд отважный человек. Из тех, кто не сворачивает с выбранного пути, даже если дело совсем дрянь, тут легенды не врут, — наверное, прослеживалось и влияние командора в том, что теперь его бывшие подчиненные сами совались на Глубинные тропы, если видели слишком важные на то причины. Иногда Андерс задумывался, что было бы, скажи Мариан «не надо», и ни в одном из приходящих на ум вариантов он не отвечал с облегчением «ну и ладно». — Но с ним всегда можно было говорить на равных. Тот Айдан, которого я помню, любил не только сносить головы порождениям тьмы, но и песни у костра, и хорошую выпивку в тавернах, и красивых женщин. И при всем этом он даже Справедливости был симпатичен, представляешь, какое достижение?

Блестящий уровень этой шутки он оценивал до сих пор — Справедливость во многом поддерживал Стража-командора, а его корил едва ли не больше всех остальных: за эгоизм, за недальновидность, за отрицание и за невмешательство; у этих убеждений была одна отправная точка, но мнения находились по разные стороны баррикад. Будь Справедливость человеком, они наверняка пришли бы к шаткой договоренности, чтобы не трепать друг другу нервы почем зря. Но он не был.

— А еще ему хорошо удавалось вдохновлять других своим примером. Объединять совсем разных Стражей ради общего дела, да. Хотя знаешь… — Андерс покосился на Мариан лукаво, но говорил честно, пусть даже желание сказать ей что-то приятное стояло здесь не на последнем месте. Почти на первом, но правда от этого никуда не делась. —  При всем моем отношении к командору не думаю, что ему удалось бы собирать в «Висельнике» ту компанию, которую собираешь ты.

Была еще одна черта, в которой Мариан явно превосходила Стража-командора: она умела невозмутимо и беззлобно потешаться. Отчего-то казалось, что в своем вопросе про нагов она не может быть серьезна, иначе повод заподозрить его в сокрытии важных способностей от товарищей нашелся бы давно. А ведь он мог прикидываться неумелым охотником только ради прогулок в приятном обществе, разве это преступление?
Качая головой, Андерс миролюбиво хмыкнул. Будь оно именно так, как она говорит, то все неудачливые Стражи отправлялись бы не под трибунал, а в нагопасы.
— Лучше бы ты спросила, не чувствую ли я случайно выход отсюда. Или нет. Не спрашивай, если не хочешь услышать что-то очень разочаровывающее, — он едва развел руками, чтобы не шуметь и не привлекать к себе внимания. Разглядеть нагов ему пока тоже никак не удавалось, вот где придумавшие ритуал Посвящения в самом деле прокололись. — Но это… ожидаемо, наверное? Иначе бы тогда все Стражи улепетывали подальше от Глубинных троп.

Андерс замолчал, бдительно оглядываясь по сторонам — пусть даже ему и не приходилось опасаться неожиданного нападения порождений тьмы, но всегда оставались глубинные охотники, желающие сожрать всех вокруг.

— Ты ведь знаешь байку про архидемона, который рассыпался на несметное число нагов, когда был убит? Если бы я их сейчас почувствовал, то вряд ли бы очень обрадовался. И вообще, в этом мало приятного. Кровь кипит так, будто из ушей начнет выливаться… а, слушай. — Андерс оглянулся снова, на этот раз уже в темный пройденный провал коридора, беспокойно нахмурился. — Ты же не хотела уходить далеко? Может, попробуем приманить их здесь?

Важным составляющим успеха была возможность вести себя тихо, смотреть в оба, не спешить… и быть везучим человеком. Последнее работало, но не всегда.
Кажется, такой удачи, как позавчера, когда встретившаяся за первым же поворотом стайка нагов не успела кинуться врассыпную, сегодня ожидать не приходилось.

Иногда Мариан говорила такие вещи… в которых не было ничего предосудительного, наверное, но Андерс все равно начинал чувствовать себя не на своем месте. Он уперся в нее очень странным взглядом, набрал воздуха и все же ничего не ответил — в мыслях успело пронестись всякое, прежде чем Хоук обратила свою реплику в юмор. Иногда его очень подрывало спросить «что ты имеешь в виду?», но он отчего-то не сделал этого ни разу — о двусмысленных вещах они объяснились в самом начале своего знакомства, ведь так? Стало быть, это всего лишь шутка.
Вместе с тем в голову хитро и ненавязчиво пыталось закрасться пугающее мнение, будто размытые границы этих шуток существуют там неспроста; к счастью, это можно было сразу списывать на моральное истощение и пагубное влияние Глубинных троп. Всякое другое, наверное, тоже: иначе как можно объяснить, почему его так озадачило это «просто помогаю»?

«Видишь ли, Мариан, в любом другом случае все закончилось бы передачей карт — услуга за услугу, у меня не было поводов предлагать и требовать что-нибудь еще».
«Видишь ли, Мариан, я не могу ручаться за других, но сам бы наверняка не стал тратить время на посиделки в таверне с беглыми рабами и малефикаршами, когда мне нельзя даже до беспамятства напиться».
«Видишь ли, Мариан, я не заключил бы ради Варрика сделку с совестью, даже если бы он очень попросил; дело ведь не в том, что этот поход на Глубинные тропы был так необходим — он был важен для вас, но не для меня».
«Видишь ли…»

В тот момент, поймав себя на отстраненном, Андерс мысленно остановился, выдохнул и сделал лицо попроще. Это был давно знакомый поворот на кривую дорожку, ведущую в бесконечный цикл размышлений; спина Хоук была лучшей защитой от непрошеных вопросов о задумчивости, если бы они вдруг появились — в самом деле, не собирался же он спорить. Пусть даже это было для них не ново. Мариан часто шутила о таких вещах, где он не мог удержаться от серьезного ответа невпопад, и все же… судя по всему, он сам вложил в этот комплимент гораздо больше, чем следовало.
Что-то подобное Хоук должна была испытывать всякий раз, когда он пытался отнекиваться от ее похвалы и принижать свои заслуги — разумеется, не со зла. Но она никогда не льстила там, где это было бы неуместно: сейчас, например, его способности загонять дичь позавидовал бы только умалишенный.

— Огрен говорил, что наги едят вообще все. Ну, тот веселый гном-выпивоха, про которого я уже рассказывал, — объяснил Андерс терпеливо, припоминая подслушанную в таверне во время очередного побега историю об охоте на зайца: там, кажется, нужно было раскидать повсюду сено, затаиться и ждать? О том, что из необходимого «всего» у них уже ничего не осталось, он подумал слишком поздно. Как и поздно вспомнил об отсутствии безопасного источника света, обстоятельства здесь явно играли против них. — Знаешь, для человека, который не вырос в Круге, ты неплохо представляешь его порядки…

«А еще тебе лучше не рассуждать на такие темы слишком много, — продолжил он уже в мыслях, стараясь выбросить оттуда всякие крамольные иллюстрации запрещенных ритуалов. — Потому что у меня хорошая фантазия, с которой кое-кому приходит считаться, и вот поэтому…».
Делить со Справедливостью одно сознание было неудобно не только из-за того, что тот прямолинейно комментировал многие решения и поступки смертного тела. Иногда все это напрягало; тогда, в Ферелдене, Андерс думал про высшие материи вроде важности священного долга, но отчего-то не вспомнил о простых бытовых моментах. Чем дальше, тем больше они ему докучали — это не было поводом отказаться от своих намерений, но времена, когда он имел право на сокровенные тайны, теперь казались небывалой роскошью.

Одно было понятно точно: даже Справедливость не считал охоту его исконным ремеслом. Это поражение Андерс признавал полностью, но беспокоился за Хоук — как оказалось, вполне оправдано. Наги ничуть не преуспели в причинении вреда, и все же новый посох Мариан… да ладно, при всем уважении эта штука местами даже выглядела стремно, стоило ли вообще ей доверять?
— Осторожно! — Андерс сощурился от внезапной вспышки, но выхватил взглядом знакомый силуэт; все произошло настолько быстро, что на реакцию не хватило ни времени, ни понимания. Он едва не засмеялся нервно, когда целая и почти невредимая Хоук посмотрела на него в ответ: большая удача, что это эпичное недоразумение не обернулось для нее чем-нибудь пострашнее испуга. Вот что это вообще такое? К нагам Андерс протянул руку на инстинкте, скользнув обеспокоенным взглядом по лицу Мариан, и совсем забыл про ценность ужина в их безрадостные времена — раздумывал, как аргументировать, что некоторые магические посохи воюют явно не на их стороне. Он не сразу сообразил, зачем Хоук вообще понадобилось куда-то посветить.
Не сразу поверил в то, о чем она у него спрашивает.

— Да ты шутишь, — пробормотал он в ответ, бегло осматриваясь по сторонам. Ну, кому из них не казалось, будто в конце ближайшего коридора распахнется спасительная дверь, найдутся следы недавно проходивших Стражей с уничижительной запиской «вам, олухам, — туда!» или тонущий в тенях поворот приведет к самому короткому и прямому пути наверх? За эти недели они перепробовали разнообразные сорта разочарований, от мимолетной досады до сокрушительного огорчения, и наверняка научились не рассчитывать сходу на что-нибудь еще; отчаянная догадка, взятая на слепую веру, могла доставить гораздо больше проблем.
Вот только сейчас что-то складывалось иначе — это было проще прочувствовать, чем объяснить. На мгновение Андерс словно перестал дышать, оглядываясь уже не только в попытках избежать неприятностей; просто выступившие из темноты подземные пейзажи показались ему своеобразными, почти живыми, какими не казались уже очень и очень давно. Надежда на возвращение в Киркволл еще никогда не обрастала реальностью настолько — казалось, что для простого прикосновения будет достаточно протянуть руку вперед; ощущение звенящего напряжения, недоверия и сосредоточенного молчания явилось вдруг не таким тяжелым и мучительным, как
прежде.
Потому что Андерс тоже начал узнавать.

— Мариан, — сказал он совсем другим голосом, каким не подыгрывают в шутливой манере чужим печальным заблуждениям. — Это тот самый коридор. Можем защипать друг друга до смерти, но это на самом деле он.

Наверное, это сиюминутное облегчение затуманило ему разум — Андерс не готовился здесь умирать, у него было слишком много незавершенных дел и ровно столько же решительности выбраться из лабиринтов Глубинных троп, хотя бы ради того, чтобы снова и уже бесповоротно поклясться себе больше на них не очутиться. Но он не мог не предполагать, что им не повезет. Это не было связано с неверием; просто существовала такая вероятность… кажется, только что перестала существовать.
Андерс почувствовал, как против воли меняется его серьезное лицо. Как он подходит к Мариан в несколько стремительных шагов и на радостях обнимает ее, и это наконец-то облекает его чувства в какую-то очевидную и простую суть. Объятие получилось неловким — только из-за того, что совершить его пришлось одной рукой. Во второй он до сих пор держал скорбные тушки нагов, которые уснули последним сном прежде, чем успели увидеть триумф своих мучителей.

— Сколько времени прошло? Сколько могло успеть произойти или измениться? — осведомился Справедливость с недружелюбной холодностью, почти ткнул со всей силы под ребра, будто был готов разразиться гневной тирадой посреди чужого ликования. Возможно, он и отмалчивался только затем, чтобы потом вынести разбитый на пункты и подпункты список претензий, с которым сложно будет поспорить; Андерс, отступая от Хоук и снова оборачиваясь на знакомые стены, отнесся к этому вопросу до возмутительного несерьезно.
— Это не очень-то умно, — сообщил он в ответ, не срываясь ни на ехидство, ни на раздражение. — Заговорить об этом только сейчас. Какой-нибудь генлок мог оторвать мне голову, кому бы ты высказал недовольство?
На самом деле, Андерс хорошо понимал, что тот собирается сказать. Справедливость часто преувеличивал, сгущал краски, прибегал к агрессивным способам выражать свое мнение, но редко оказывался неправ; просто сейчас о степени его правоты не хотелось задумываться, как и не хотелось рассуждать о плохом. Хотя бы раз.

Он надеялся, что за несколько недель Киркволл не рухнул под гнетом несправедливости, что никто не разнес в щепки лечебницу, не усмирил магов в Круге и не поднял Церковь на воздух, не продал в рабство и без того дефицитных котов; если разобраться, какие еще могли случиться бедствия? Но здесь, в изоляции от внешнего надземного мира, невозможно было сохранить уверенность наверняка: они даже с Глубинных троп надеялись выбраться без потерь, и что в конечном итоге произошло?
Обратно их вернется меньше, чем пришло. Появится время и для досады, и для запоздалой скорби, для всего непозволительного в гиблых подземельях, где единственная достойная цель — найти путь обратно и выжить. Андерс не видел причин сомневаться, что они еще не раз помянут недобрым словом неудавшуюся экспедицию, он лично — даже в сомнительном уюте затхлых лабиринтов Клоаки. Даже с теми благами, которые они принесут с собой, как последнее утешение и «по крайней мере, хотя бы так».
Но это — осознание цены, которой обернулся их на первый взгляд выверенный до мелочей поход — будет потом.

— Подумать только! Мариан, если бы ты не решилась посмотреть… Поверить не могу. Нужно разбудить Варрика, — если что-то и выдавало в Андерсе былые размышления, то только неосознанный жест, в котором он проводил ладонью по лбу; усталая улыбка была самой искренней из всех возможных. — Рассказать, что ты запугала меня угрозами вселиться в мою кошку, вот дорога и нашлась.

Одно воспоминание о Горжетке грело его больше, чем любой костер, даже если бы они подпитали его магией и вознесли до самого потолка. В этот момент все снова становилось настоящим — как нетронутые годами вещи, с которых сдернули изъеденное молью тяжелое покрывало. Даже отвратительность Глубинных троп отступала на второй план, хотя вряд ли кто-то в здравом уме станет по ним скучать.
По некоторым моментам спокойствия и безграничного понимания с одной конкретной отступницей — возможно.
Но в конце концов, ради этого необязательно бороздить заброшенные коридоры.