Быть единственным бесплатным целителем в Клоаке оказалось утомительно.
Андерс не жаловался — в конце концов, это было взвешенное и осознанное решение на добровольных началах, с всецелого одобрения Справедливости. Вот только за вылеченным одним приходило еще двое, вспышки эпидемий в условиях антисанитарии цвели и пахли, порой в прямом смысле этого слова — и явно не розами с орлейского двора, и тогда жидкий свет фонаря у входа мог стелиться до самого рассвета, пока поток нуждающихся не начинал наконец редеть.
Изувеченные калеки, нищие оборванцы, неразговорчивые наемники и чернорабочие, неприкаянные беженцы — некоторые из них умели быть благодарными по-своему, многие не задавали лишних вопросов, отдельные могли всыпать по первое число любому, кто вздумал бы лезть не в свое дело.
Иногда и этого достаточно. Настолько, насколько может быть, когда уже в третий раз за прошедший месяц выковыриваешь стрелы из одного любителя приключений.

Глядя на все это великолепие в моменты валящей с ног усталости, Андерс хмыкал и задавал себе риторический вопрос: ну, кто бы мог представить такое еще пару лет назад, у кого могла бы быть такая больная фантазия и откровенно дурацкое чувство юмора?
Справедливость риторических вопросов не понимал и все время рвался на них ответить.

Вот только усталость эта — верная подруга с тех пор, как они перебрались в Киркволл и решили здесь что-то делать, — была только некоторой частью неудобств; из-за большого числа страждущих заканчивались не только силы, но и сырье для лечебных настоек, мазей и припарок. Увы, последнее нельзя было черпать из шумного соседа или бесцельного созерцания замшелого потолка, устраивать вылазки приходилось своевременно — чтобы не ободрали все травы ушлые торгаши и не выставили на рынке втридорога. Всегда нужно было помнить: что-то зацветало ранней весной, а что-то в незаслушивое лето и поздней осенью. Что-то росло в тенистых местах, что-то предпочитало яркий солнечный свет и глинистую плотную почву, у чего-то были ценны листья и плоды, а где-то нужно было осторожно подкапывать корни. Что-то увядало за минуты, а что-то могло пролежать в сумке до вечера, что-то легко было спутать с похожим растением, бесполезным или вовсе ядовитым, и потому приходилось придирчиво осматривать каждый подозрительный стебель, а после еще несколько раз перебирать найденное, откладывая, отбраковывая сомнительное. Потом что-то собиралось в пучки и вывешивалось в темное место, что-то измельчалось и варилось — в нужных пропорциях, в выверенном порядке, и хорошо, если эту субстанцию не требовалось постоянно помешивать в течение нескольких часов…

В общем, работа была скрупулезная и монотонная, как многие другие сказали бы — скука смертная, настолько невыносимая, что даже аудиенции у наместника дожидаться веселее.

Поэтому Андерс привык работать в одиночку; уже даже не столько вынужденно, сколько убежденно — так можно было исключить жалобы, недовольства, переделывание за другими, неуместные советы и вечное стремление залезть под руку и все испортить. На самом деле, помогать ему особо никто и не рвался — нет больше таких самоотверженных дураков, чтобы вдохновленно рассматривать гангрены под покровом ночи и дышать ядовитым туманом за ощущение причастности к благому делу.
Но Андерс действительно не жаловался. Жалел — только о том, что не может сделать больше.

И вот однажды Хоук сказала, что тоже хочет прогуляться на Рваный Берег за всякими ингредиентами. И у нее были такие честные, такие искренние глаза, а жест дружеской помощи показался таким явным, что отказать ей было сложно. Да и не очень-то и хотелось.
Хоук всегда и везде слишком много, жизни хватит с лихвой на всю городскую стражу и еще останется про запас — Андерс был ей рад; быть может, выразил бы эту радость более буквально, если бы не приходилось одновременно латать болтливого пациента, заниматься выковыриванием тех самых злосчастных стрел.
Поэтому он просто ответил, что в четыре руки они справятся быстрее, и что это очень любезно с ее стороны.
В сущности, так оно и было.

— Не думал, что тебе интересно перебирать корешки, — сказал потом Андерс совершенно без иронии, с долей спокойного любопытства, когда они добрались до Рваного Берега. В сумке у него был список всего необходимого, зарисовки и склянки, почти образцовый набор целителя для досужего отдыха на свежем воздухе. Странно было понимать, что сегодня препираться будет не с кем — у Хоук все знакомства как на подбор, совместные вылазки вечно сопровождались дискуссиями длиною в вечность, особенно те, которые про положение магов в современном обществе. Разве что они внезапно сцепятся с самой предводительницей, но вот этого Андерс точно не хотел. Да и с чего бы?

— В первую очередь высматривай эмбриум, его уже совсем не осталось, — спрашивать «а вот знаешь ли ты, как он выглядит?» Андерс благоразумно не стал.

Погода была теплая и светлая, умиротворяюще-мирная, но он все равно был начеку и помнил про посох в пределах досягаемости.

Потому что Рваный берег — это вам не цветущая оранжерея; кошелек у Андерса здесь пытались стребовать уже несколько раз крайне невежливые господа.
И что самое несправедливое, верить в чистосердечное признание об отсутствии оного они отказывались.

Им повезло. В эту вылазку растений на Рваном берегу было вдоволь, намного больше, чем Андерс смог бы рассчитывать — после одного раза, когда пришлось своими руками высаживать обратно вырванные какими-то неучами корневища, он всегда готовился к худшему.
Мариан была права: там, где есть небо и море, дышалось легче, и ее отвлеченная болтовня действовала умиротворяюще. А еще у Хоук был очень заразительный смех — живой и искренний, такого никогда не услышишь в Клоаке; обычно люди угрюмо молчат, корчатся и стонут от боли, плачут навзрыд — и оплакивая своих близких, и от счастья, что сегодня этих близких удалось спасти.

Хорошо, что она тоже решила пойти.

— Никакой ползучей крапивы, — отозвался Андерс с усмешкой в голосе, принимая от Хоук ее посильный вклад в оздоровление страждущих — для легких, истерзанных едкими испарениями, не было лекарства лучше. — Обещаю, твоим красивым руками ничего угрожает.
И сказал он это без всякой задней мысли. Перебрал эмбриум — стебель к стеблю, красное к красному, выбросил затесавшийся откуда-то пожухлый лист и перевязал ниткой у самого основания.

Встреться они с Хоук намного раньше, в какую-нибудь суровую ферелденскую зимнюю пору, Андерс бы точно за ней приударил — на самом деле, во времена бесконечных побегов и откровенной наглости, граничащей с безрассудством, для личных дел оставалось так мало возможностей, что не приходилось скрупулезно выбирать; но Хоук с ее совершенно очаровательным бурным нравом и умением заткнуть за пояс любого охамевшего идиота стоила того, чтобы не убояться ее отца. Они могли бы соревноваться в сквернословии под полной луной и делить бурдюк с каким-нибудь разведенным пойлом на двоих — но все-таки в другой жизни, где в любой прекрасный момент за ним не нагрянули бы храмовники и не поставили бы магическое семейство под угрозу.

А в этой жизни были дело и долг, ответственность и взятые обязательства, были первостепенные задачи, много важнее собственного благополучия — и не оставалось времени ни на что лишнее, и они со Справедливостью почти сошлись в том, что это правильно.

И все же Андерс считал, что Хоук — хороший друг. Очень хороший, потому что она приходила сама и не обижалась, что он, погребенный под своими заботами и попытками пошатнуть баланс страданий в этом промозглом городе, не всегда готов ответить ей тем же.
А еще он подозревал, что ему никак не удастся отделаться от необходимости участвовать в той самой экспедиции, на которую Хоук с грацией тарана пытается собрать средства — и даже рьяная нелюбовь к Глубинным Тропам, темным, глухим и каким-то инстинктивно страшным, вряд ли поможет ему отказаться от этого кошмарного  предложения.

За помощь с Карлом — пусть и бессмысленную, но на тот момент они уже не смогли бы сделать больше, и не было ни капли ее вины в том, что до этого дошло — он сполна рассчитался картами, и все-таки…
Хоук отнеслась к его одержимости намного спокойнее, чем он мог даже предполагать.  Не отшатнулась с отвращением, не привела в лечебницу вооруженный до зубов отряд храмовников, и даже умудрилась шутить в процессе допроса на тему «ну, и как это понимать?».
И это было одним из самых удивительных открытий за последнее время. Наверное, вторым по счету — первенство все-таки удерживал тот факт, что Справедливость, как оказалось, не поддается на титанические волевые усилия и просьбы помолчать даже среди ночи, если ему хочется поговорить о злободневном.

— И ты преувеличиваешь мои заслуги. Половины названий даже я не вспомню, придумываю свои, — Андерс доброжелательно хмыкнул, покачал головой, срезая еще несколько цветов, которые попались под руку. — Для того, чтобы запомнить многие травы просто по их виду, мне пришлось их рисовать. Долго, раз за разом. Старшие чародеи были в восторге от моей смирности! Но тебе очень повезло, что отец мог помочь тебе и защитить, ведь у большинства нет даже этого. Наверное, он был хорошим человеком.
Про Малькольма Хоука он впервые узнал даже не от самой Мариан, а от ее младшего братца, который сначала проговорился, а потом долго и упорно обижался на любое напоминание о том, что наследство отца ему не досталось, и слишком откровенно намекал, до какого места ему вообще все проблемы магов. Тогда Андерс подумал, что по-настоящему рад за Хоук — хотя бы за то, что ей не пришлось испытать горечь разлуки или жить в неведении о личностях своих родных, за то, что у них был дом. Хоть у кого-то из несметного числа.

Рассказывать свою историю сейчас, где папаша обозлился на спаленный дотла сарай, он не стал. Мысли о том доме были под запретом — еще с тех пор, как он понял, что никто не спешит отправить его обратно за хорошее поведение и съеденную кашу, и решился на свой первый побег. Это упрямое детское убеждение возымело успех; разрозненные всполохи и смутные обрывки он не стал бы называть настоящим воспоминанием.

Из Башни Бдения дома тоже не получилось — получилось совсем другое, но так уж вышло. Справедливость-Кристофф, заслушав душещипательные подробности из ранней жизни сотоварища, горячо возмутился и громыхал, пока Андерс откровенно потешался над его неземной серьезностью в любых вопросах.
Он тогда еще был весел и беспечен; только напомнил, что доносчикам странно усомниться в правильности своего решения, когда малолетних детей уводят в кандалах, словно они одним махом сожгли и всю деревню за компанию, и в его тоне не было совсем никакой серьезности.

— Скучаешь по Ферелдену? — он спросил просто потому, что вспомнил о веселых деньках в Амарантайне, и тут же одернул себя за глупое любопытство. Конечно, она скучает! В Киркволле они с братом и матерью получили только лачугу в Нижем Городе и скверного дядюшку в подарок — Справедливость выражал свои впечатления от Гамлена очень однозначно, Андерс не озвучил их вслух только из-за уважения к самой Мариан. — Да… грязи здесь действительно маловато. А вот про дерьмо можно поспорить.

Они как раз неспешно огибали зубатый склон, когда он заметил еще один важный ингредиент в скудных зарослях прямо у подножия.

— Смотри, — Андерс подозвал Хоук, указал на прорезающиеся сквозь траву ярко-желтые лепестки, — Это горицвет, он помогает от судорог. Здесь нам нужны стебли, и лучше всего такие, где цветение уже заканчивается. Их совсем немного, но все же лучше, чем ничего.   
Он срезал один, показывая в раскрытой ладони — бережно, почти нежно, словно это было что-то драгоценное. Сощурился вперед, но горизонт был спокоен и свободен.

— Будем держаться южной дороги — выйдем на заросли паутинного эльфийского корня. Если повезет, найдем и другие разновидности.

— Паутинный корень? На самом деле, обычный тоже неплох, но… Отвары на этом получаются сильнее, быстрее действуют. А паутинным его назвали просто потому, что он весь оплетен еще более мелкими боковыми корешками, словно паутиной. Есть еще горький, более терпкий и вяжущий, и королевский — просто большой настолько, что стоит пяти обычных, в качестве сырья также можно использовать и стебли, и листья. Листья не такие зеленые, как у обычного, а с выраженной лиловой окантовкой. Вот с ним зелья самые лучшие. Тем и ценен, хотя такого я здесь пока не встречал, — Андерс принялся раскладывать все на пальцах с горячностью человека, который разбирался в таких вещах побольше многих. — А еще… постой, тебе это действительно интересно? Настолько, что ты готова продолжать тратить на это свободное время? В Круге, знаешь, бытует мнение, что плеваться огнем — вот что достойно настоящего мастера, а травами побираются только неудачники.

Андерс говорил с несерьезным недоумением —  то, что он узнал об ее отце, в какой-то мере прояснило ситуацию.

Вообще ему не было свойственно заражаться чужими рассказами об известных личностях — хотя бы потому, что восторженные дифирамбы всегда приходилось делить как минимум на два; выяснялось, например, что герой в юности утащил целую яблоню со двора соседки, или обижал детей и котят. Но Хоук так беззаботно и в то же время подкупающе просто говорила о своем отце, что Андерс проникся к Малькольму Хоуку неким подобием уважения — хотя бы за то, что даже после смерти дети не вспоминали его дурным словом и не корили за слабовольные поступки. Для чистоты эксперимента, конечно, стоило бы спросить Карвера — но отчего-то Андерс совсем не сомневался, что тот буркнет в ответ что-то резкое и будет злостно сопеть ближайшие полчаса, ни за что не признавшись ему в правде. Просто потому, что так случается всегда.

И… «Частенько прикидывался дурачком в Круге», значит?
О, эта тактика была ему слишком знакома: сперва Андерс свято уверовал в свою абсолютную удачу и умение выходить сухим из воды — в переносном смысла данного выражения, разумеется, после озера Каленхад ему казалось, что из носа и ушей уже никогда не перестанет течь — но со временем стало понятно, что до годового заключения в карцере никто просто не относился к нему всерьез, со всеми этими дурацкими шуточками и легкомыслием, с  абсолютно мирными поводами для побега  — в конце концов, он ни разу не разрушил чей-то дом, не причинил никому незаслуженных увечий и даже не поджигал Церкви ради веселья, совсем ни одной! Разве что спровоцировал пару драк в тавернах и удалился в сторону в качестве наблюдателя, ехидно посмеиваясь, но это было не в счет.
Наверное, именно поэтому он сначала не разделял порывов Справедливости — кто по-настоящему хотел свободы, учился вертеться и казаться кем-то другим, скрывал намерения и просчитывал свои шаги, ничего сверхъестественного в этом не было. Ведь в конечном итоге ему удалось вырваться — ладно, пусть даже и в обмен на скверну в крови, но разве стоили этих сожалений предстоящие вольные годы? Тогда ему казалось, что это и есть воля. Та, которую можно отвоевать у заведенных порядков при большом желании, и что дух похож на вечно ворчащего старика, которому емкое имя «Занудство» подошло бы куда больше.
Уже после, оказавшись в Киркволле и поняв, насколько даже в тревожных и редких  письмах от Карла было мало истинной сути, он осознал, насколько был неправ.

— Знаешь, твой отец многим рисковал, но поступал правильно. Не все понимают, что из-за своего невежества лишаются порой единственного способа им помочь. Да. — Андерс собрал еще немного попавшихся по пути трав, помолчал, размышляя, стоит ли продолжать свою мысль. Но все-таки продолжил. — Помнишь того мальчика, который был в лечебнице, когда вы пришли стребовать с меня карты Глубинных Троп? Его на руках принес отец, один, потому что мать боялась «проклятой магии». Еще немного — умер бы от лихорадки.
Тогда он задумался, насколько это несправедливо — и страдания, и страх, и необходимость выбирать сторону; и тогда Справедливость дал ему начерпаться первозданной силой, чтобы исцелить того, кто был уже безнадежен.

Но сейчас пускаться в слишком серьезные рассуждения не захотелось — за разговорами о положении магов он мог слишком увлечься и забыть собрать все нужные растения, а солнце уже начинало припекать спину.

— Мне интересно, как Малькольм смог бежать из Киркволла. Ферелденские храмовники — почти что дети с деревянными мечами по сравнению со здешними. Может, так было не всегда? — Андерс говорил задумчиво, словно бы опасаясь ненароком вскрыть какую-нибудь неприятную драматическую историю из тех времен, когда Хоуки отвоевывали себе право быть почти нормальной человеческой семьей. Такие авантюры редко заканчивались для кого-то успехом — на самом деле, Андерс считал, что способность отступника создать и уберечь целую семью стоит большего, чем множество побегов и внезапный финт с посвящением в Стражи и одержимостью.

У Хоук были занимательные истории — Андерс был не против, чтобы она продолжала рассказывать что-нибудь еще, о семье или о себе самой; а еще они очень совпадали во мнении о Киркволле — такую дыру еще нужно было поискать. Он улыбнулся — то ли всем ее сегодняшним словам, то ли своим мыслям.
И мимоходом подметил, что с ее помощью действительно справляется быстрее.

— А сэр Ланселап… Я теперь всегда представляю его большим и важным. Знаешь, есть такие сытые коты, которые даже на протянутое лакомство смотрят так, будто решают, оказать тебе честь или нет, — теперь он говорил о бывшем питомце намного спокойнее, чем во время их первой встречи — тогда он слишком вымотался и без восторга встретил предложение обратиться к его стражескому прошлому. — Надеюсь, что с ним все в порядке, ведь он в надежных руках. Наверное, было бы неправильным притащить его сюда. В Клоаке крысы такие тощие и страшные, что благородный сэр Ланселап даже не посмотрел бы в их сторону!
На самом деле, Андерс был не против завести кого-нибудь еще, но в Киркволле словно вообще не водилось кошек — по крайней мере, лечебницу они гордо обходили стороной. Он не терял надежды увидеть пару светящихся глаз в темноте, заметить ленивый взмах хвоста или услышать хотя бы жалобное мяуканье, но пока тщетно — он даже спрашивал некоторых пациентов, не завалялось ли у них где-нибудь какого-нибудь не очень нужного кота, но те смотрели на него странно и только растерянно пожимали плечами.
Если и была идея, которую нисколько не видоизменил бы Справедливость своим присутствием, то только эта — увещеваний о недопустимости кошачьего рабства Андерс все еще решительно не разделял.

— Но Стражам я все равно этого не прощу. Если бы мне предложили переименовать репейник, я бы в их честь и назвал, — сообщил он голосом почти веселым, потому что ублюдков он уже успел поругать на чем свет стоит, но шутить по их поводу не переставал тоже. Как и говорить, что его вынужденное дезертирство — невыносимая обида за судьбу храброго кота и кое-что еще. Что-то, что было не так уж и важно.

В конце концов, он не собирался сообщать Хоук, как именно они со Справедливостью сбежали из Ордена — из этого точно не сложишь героическую балладу, чтобы хмельными беззаботными вечерами в «Висельнике» ее пересказывали на разный лад.  Изначально все казалось таким совершенно-правильным — да и в конце концов, были такие друзья, которым можно протянуть не только руку помощи, но и все тело целиком. Тем более в последний месяц то, что осталось от Кристоффа, выглядело не просто плохо, а отвратительно; упаси Создатель встретить такого в темной подворотне.
Вот только с тех пор Андерс не знал даже, как следует относиться к самому себе.
— Мы имели право, — родилась в голове четкая и ясная мысль, очевидно — чужая, и он только мысленно цыкнул: с тех пор они ни разу не обсуждали это происшествие, сознание словно схлопывалось само собой — глухая плотная стена, через которую не пробивался даже дух.
Сейчас он в любом случае был бы некстати.

— Смотри, здесь тоже горицвет. Лютики. И еще много, много названий, — Андерс опустился и снова подрезал стебли движением ровным и отточенным, почти механическим. — Я подумал… если мы назовем его еще и «Бетани», никто не обидится.

Ведь сразу он не нашелся, что ответить Хоук про ее сестру — все слова казались неправильными и скользкими, словно покатая галька. Он просто надеялся, что не слишком ее расстроил; как-то Мариан сказала, что у Бетани было доброе сердце, и вся она была такой — чуткой и умеющей сопереживать.
Теперь Андерс представлял ее в венке из лютиков — и с глазами влажными и доверчивыми, как у молодого оленя. Возможно, все было не так, но ему все равно было очень ее жаль.

— А вот и он, — они как раз поравнялись с несколькими кустиками молодого эльфийского корня, Андерс быстро подкопал один из них и показал Хоук. — Видишь? Как будто в паутине. Здесь его совсем немного, дальше будет больше, лучше соберем там. До зарослей рукой подать.

Под «рукой подать» он имел в виду пройти немного вперед и завернуть за очередной осколок серого камня, земля рядом с которым буйно поросла бесполезным сорняком. Но оттуда вдруг зазвучали принесенные дуновением ветра голоса и раздался хриплый смех; Андерс инстинктивно сделал шаг обратно и спиной чуть не столкнулся с Хоук, обернувшись и приложив палец к губам.

Оказалось, что эльфийский корень стерегут совсем не пузатые пауки.

— Вот так раньше и ходил, — шепотом ответил он на давно заданный вопрос, спокойно и без волнения, словно все это было совершенно рядовым делом. — Со внезапными встречами в закоулках. Посмотрим, что там происходит? Осторожно.

Андерс, тихо-тихо продвигаясь вперед и тихо-тихо снимая посох, едва слышно хмыкнул себе под нос — если находиться совсем рядом и постараться, в этом можно было угадать многозначительные интонации.
— Кажется, там пикник, — сообщил он насмешливо, одним глазом выглядывая из-за скалы. — С мечами и кинжалами на закуску. Как думаешь, капитан стражи Авелин простит нам, если мы просто повернемся в другую сторону и пройдем мимо нарушителей порядка?

Трое лиц неприятной наружности — и, очевидно, крайне сомнительных намерений, — перебирали какие-то вычурные кубки и книги в толстых обложках, так неаккуратно листали их крохкие страницы, что Андерс поморщился.
Один из них — щуплый и заросший клочьями жидкой бороды, — достал из опустевшего мешка какие-то украшения, попробовал пару цепочек на зуб и сплюнул, с ругательствами бросив их на землю и загнав ногой под ближайший булыжник. Остальные едва повернули головы в его сторону; кажется, ничего необычного в поведении своего соратника никто не замечал. Вооружены были все — как он уже и сказал, у двоих были мечи, а у неправильно-бородатого за спиной болтался плохо закрепленный короткий клинок.
Вопрос в том, был ли там кто-то еще, и не подойдет ли он со спины.

— А я-то думал, почему мы вечно находим под камнями всякий хлам… — прокомментировал внезапное открытие Андерс таким тоном, словно бился над разгадкой долгие годы. Но он все равно отказывался понимать, кто прячет по сундукам рваные штаны в таких количествах.

Нет бы отнести неимущим в Клоаку!

На самом деле, Андерсу стоило больших усилий ограничиться только сдавленным хмыканьем, потому что Хоук превосходно копировала интонации Авелин; он явственно представил себе это осуждение — остро нахмуренные брови, поджатые губы, руки, непреклонно скрещенные на груди.
Вот с новоиспеченным капитаном стражи он бы точно не стал ничего собирать, даже если бы она внезапно предложила — и даже не потому, что раньше та была замужем храмовником; просто все превратилось бы в нудный обмен любезностями по поводу правил, обязательств, взглядов на окружающий мир и дурацких вопросов про одержимость. Порой ему действительно казалось, что все, чем они занимаются в этой нелепой компании — это обмениваются тычками под ребра, снова и снова с завидным постоянством, и иногда было удивительно, как никто никого до сих пор не пришиб в праведном порыве. Как он сам никого не пришиб.
«С кем ты водишься, — из раза в раз упорно повторял Справедливость, гневаясь на чужое безразличие и чужие неприглядные поступки, — С кем ты водишься, они же не принимают нас и пренебрегают своим долгом, ни один из них не достоин ни доверия, ни уважения, одумайся!».
В такие моменты Андерс с неохотой признавал не-свою правоту, хотя и не внимал предостережениям одновременно.

Но вот с Хоук, конечно же, все было совсем не так.
Ему казалось, что она его понимает — или хотя бы пытается понять, а еще она точно умеет слушать, в отличие от многих, сколько же в этом было прискорбной правды; он бы наверняка рассказал ей намного больше и намного больше спросил, если бы не вот это все.
И намерение Хоук завести светскую беседу с «вот этим всем» стало… неожиданным.

— Уверена, что оно того стоит? — спросил Андерс с сомнением, еще ближе наклонившись к ее лицу, чтобы их не услышали. Уж кто-кто, но Мариан умела за себя постоять, и все-таки численное преимущество не на их стороне совсем не радовало; обсуждать ее круг знакомств он даже не думал, принимая это за какой-то неожиданно всплывший, но вполне обыденный факт.

На какое-то мгновение закралась крамольная мысль, что лучше бы он сводил Хоук на рынок — поговорить обо всяком можно и во время размеренной прогулки от лавки к лавке в Нижнем городе, зато они точно остались бы целы; но скорее бы она решила, что он тактично пренебрегает ее помощью, и получилось бы совсем нехорошо.
Хотя даже в городе они умудрялись время от времени натыкаться на отморозков и просто идиотов всех мастей, начинающих прямо сходу что-то требовать и чем-то угрожать. Потому что это Киркволл. Потому что это волшебное слово — объяснение на все случаи жизни, вне законов логики и здравого смысла.
Вот чтоб его…

— Мариан, — сказал Андерс очень серьезно и озадаченно, выныривая из мыслей и как-то чересчур пристально рассматривая Хоук, очевидно не совсем понимая, что она делает теперь. — А это тоже входит в твой план?
Никакой достойной шутки не придумалось. Сначала он хотел предложить помощь, потому что… ну, у Хоук ведь явно была какая-то цель? Потом, глядя на ловкость рук — все-таки вежливо отвернуться. Но вместо этого добавил только «ах вот оно что», когда кушак наконец был снят и отложен в сторону — на какую-то долю секунды он успел подумать что-то не то.
— Я посторожу, — улыбнулся Андерс в ответ и снял посох, принимая наиболее удобную позицию для наблюдения.

Вот только глядя Мариан вслед, он понимал, что его не покидает настойчивое такое предчувствие: «все будет хорошо» — это та самая фраза, с которой обычно начинается всякая кутерьма.
Зато Хоук действительно не преувеличила: даже с досадной неполнотой обзора Андерс заметил, что разбойники ее узнали, и на этой радостной ноте праздному веселью точно пришел конец. Он пожалел, что от Справедливости ему не передалось еще какой-нибудь выдающейся возможности — например, абсолютного слуха; он напряженно ловил обрывки фраз, бодрые интонации Хоук и настороженные — всех остальных, всматривался и был начеку.

Внимательность была ему свойственна не только по целительскому долгу — без нее он бы не просто не оказался в Вольной Марке, даже из земель Ферелдена не выбрался бы живым. Но сейчас все это казалось каким-то… невозможным. Несерьезным. Совсем как тогда, в Башне Бдения, когда изо всех щелей поползли не крысы, а самые настоящие порождения тьмы, и Андерс на выбросе адреналина перебил почти треть; а подоспевшему Кусланду вполне честно сообщил, что все его сопровождающие красиво убились, какая неудача, какая невосполнимая утрата! Только потом до него дошло, что он вполне мог украсить собой эту гору храмовничьих трупов, если бы не был таким расторопным — в силу тогдашней легкости нрава Андерс рассудил, что нет смысла задумываться о неслучившемся.

Вот и сейчас ему тоже хотелось надеяться, что Хоук права — и более того, им действительно не придется даже отвлекаться на бессмысленный мордобой; если бы не Справедливость, он бы вообще не ощущал опасность их положения, еще совсем недавно наедине и в окружении природы болтавший с ней о Круге, родных и котах.
Однако посох он держал наготове, готовый сорваться с места в любую секунду.
И эта секунда, кажется, наступила даже на мгновение быстрее, чем Мариан его позвала.

По привычке сразу призвать Тень и соткать барьер — дело нехитрое; удар, как раз направленный в сторону Хоук, своей цели не достиг. Раньше в такой ситуации Андерс почувствовал бы только веселый азарт, но сейчас приходилось совершать слишком много лишних усилий — например, не поддаваться на заманчивые предложения и не сворачивать на более короткий путь, не принимать силу, с которой сложно совладать.
Сумку с травами он оставил там же, где Хоук положила свой кушак — было бы обидно не столько отхватить по лицу, сколько растерять все то, что они так скрупулезно собирали.

Зато разбойники заметно переполошились, забегали кругом, завращали головами — было понятно, что даже выступить против одной Хоук для них уже большая дерзость, а тут весьма некстати обнаружился еще кто-то, швыряющийся магическими залпами из-за скалы.
— Блядские маги! — вдруг истошно завопил один из них, потрясая мечом в воздух, видимо, для устрашения. — Чтоб вас всех перерезали, как скотину!
Андерс мысленно сплюнул.
«Ты бы поменьше орал, — хотелось сказать ему, — Потому что один мой друг очень нервничает, когда слова «маги» и «резать» встречаются в одном контексте».

Как будто услышав его, тот развернулся вполоборота — верно, тот самый, которого он не досчитался с самого начала — и убедившись, что Хоук развлекают оставшиеся, пошел на него; Андерс перекинул посох в другую руку и обновил барьер — на случай, если придется долго отбиваться.
— Ну что, зассал? Зассал же, да? Мужики, я с ним разберусь! — надрывался его оппонент, и он подумал о том, как было бы славно, как было бы прекрасно, если бы тот наконец заткнулся.
Потому что очевидно же, сам он зассал. Перед Хоук, которая была чудо как хороша в своем гневе.

И надеялся, наверное, быстро разобраться с другим — вот только Андерса нужно было еще попытаться поймать. Тактика была стара, как мир: держать дистанцию, уворачиваться от атак и наносить собственные, играя на опережение; если Хоук была из тех, кто напрямую рвался в бой, то Андерс прекрасно умел ускользать и избегать. Он мог бы продолжать так бесконечно долго, если бы необходимость поддерживать Мариан — в какой-то момент он сконцентрировался, черпая энергию и обрисовывая полукруг, чтобы направить хороший залп ледяной магии.
Не вперед — но туда, где сражалась Хоук; судя по раздавшейся оттуда отборной брани, кого-то все-таки задело.
Этого его противник, видимо, не совсем ожидал — у них же тут завязалась перебранка один на один, ты охренел? — и неосознанно развернулся в ту сторону, потеряв Андерса из виду. Ненадолго, но этого было достаточно, чтобы быстро сообразить и сократить расстояние в свою пользу.

Ай, дурак, ну кто так делает?
Минус один.

— О, привет! — выдохнул Андерс из-за спины, прикладывая его посохом по затылку со всей дури — достаточно было понимать, куда именно бить, чтобы на одну проблему у них стало меньше. — Это тебе за «блядских магов», придурок.

На секунду разбойник словил ртом воздух — и рухнул навзничь совсем некрасиво, распластавшись по земле и пропахав ее лбом.
Трупом он не был, но в отключке должен был проваляться, по меньшей мере, ближайшие пару часов.
Этот, наверное, был самым недалеким — но зато не будет болтаться под ногами.

Первым делом Андерс отдышался и окинул взглядом поле битвы — весьма посредственное и стремительно опустевшее, потому что их противники явно не отличались умом и сообразительностью, если связались с двумя магами сразу; в пределах видимости не наблюдалось никакого подкрепления, и хотелось надеяться, что эта компания не ждала друзей.
Не то, чтобы они не справились, просто… В процессе мирной вылазки меньше всего хотелось тратить время на очередной мордобой, например.
Как и смотреть на Мариан с окровавленным носом.

Даже в Круге или Башне Бдения, когда Андерс доводил всех до ручки своими неиссякаемыми шуточками и каверзными вопросами, в этом мире существовала одна-единственная вещь, которая могла без лишних увещеваний сделать его серьезным — долг целителя. На этом сходу заканчивалось все дурачество: пусть даже со временем он научился латать раны и вести диалоги одновременно, отвлекаться на изощренное острословие он себе не позволял.
Здесь важны были только три незыблемых столпа — собранность, концентрация и точность. Уже настолько естественные, как базовые жизненные процессы, как неосознанные привычки и скрупулезные ритуалы; Андерс знал, что это его призвание — не гордился и не хвастался. Просто знал.

И сейчас, глядя на Хоук — даже на такую беззаботную, как и всегда, он ощущал ответственность.

— Давай посмотрю. Голова не кружится? — в своем тоне, доброжелательном и спокойном, он даже не попытался скрыть проскальзывающее беспокойство. Сел рядом с Хоук — размял руки, до сих пор чувствующие шероховатое древко посоха, начал внимательно всматриваться в ее лицо, щедро перемазанное красным.

Это было таким привычным делом — носы в Клоаке и Нижнем Городе разбивались чаще, чем вазы и тарелки. Андерсу впору уже было написать справочник о разных видах переломов и ушибов, сдобрив это сносками в виде историй, которые ему рассказывали в процессе лечения — странный факт, но даже нищие часто пытались оправдаться за свой неприглядный вид.
Мариан повезло — он видал десятки и сотни последствий ударов в лицо намного более неудачных, чем у нее.

— Не случилось ничего страшного, — Андерс ободряюще улыбнулся, произнес это таким тоном, будто сообщал Хоук, что жить она будет долго и счастливо еще лет сто. — Нет у тебя перелома, так что все будет хорошо.
Пальцы аккуратно легли на многострадальный нос, чтобы не причинять лишние неудобства. Андерсу всегда казалось, что эта часть его лица получила негласный статус неприкосновенности, потому что такие ощущения он мог только представлять — но был обоснованно уверен, что ничего приятного в них нет. Он закрыл глаза, сплетая целительную магию, уменьшая отек и заживляя разорванные сосуды, и еще некоторое время не убирал руки, чтобы унять боль.
Теперь нос был почти такой, как прежде — это он мог гарантировать.
— Готово. Отек скоро совсем  спадет, но если вдруг что-то будет беспокоить — говори.

Андерс поднялся с валуна — закинул сброшенный посох за спину, обернулся на Мариан, чтобы спросить… что-то.
И вдруг свел брови, забыв, что именно.

— Подожди, — он снова наклонился к ее лицу, едва тронул подбородок, чтобы повернуть его в сторону. Царапина на щеке, оставленная его ледяным залпом, все еще кровила — не настолько глубокая, чтобы переживать, но на подсознательном он снова обратился к магии, как делал всякий раз, когда Мариан с ее отчаянным бесстрашием прилетало в бою.
Полминуты — и царапина затянулась в тонкую линию остаточного следа, которому понадобится не больше недели, чтобы сойти окончательно. Андерс убрал руку, придирчиво осматривая свою работу — и, наконец, удовлетворено кивнул.

День был прожит не зря: можно было не испытывать угрызения совести, прохлаждаясь на берегу в компании бездыханных  тел — судя по всему, в лечебнице сегодня весь день будет закрыто. Потому что мало будет просто подготовить сырье и сварить необходимые зелья по возвращению: вдовесок придется оттереть все лужи, выдраить посуду и прибрать помещение, подготовить его к приему следующих пациентов.
А это значит, что завтра нуждающиеся в его помощи выстроятся в очередь еще задолго до того, как над Киркволлом займется рассвет — и он не сможет ни присесть, ни толком выдохнуть до глубокой ночи, пока не вправит последний вывих и не стянет края последней раны, пока не перестанут приносить почти мертвых, бьющихся в агонии или с лицами настолько застывшими, что впору отливать из них каменные изваяния, пока не закончатся вопросы, просьбы и мольбы и пока усталость окончательно не прибьет его к месту.
Он воспринимал это как данность. Как констатацию факта. Всегда раздражался, если его отвлекали от обязанностей без повода, но сейчас повод был на редкость значимым — даже если отбросить изначальную цель и неприятную встречу, произошло еще нечто примечательное: Мариан Хоук в потрясающих интонациях попросила ее спасти.
Конечно, в этом не было ничего предельно серьезного, но Андерс уже мысленно объяснил Справедливости, почему они тратят столько времени на пустое.

Да и затем, все равно ему никогда не удавалось выспаться — даже в те редкие дни, свободные от пациентов и безотлагательных дел магического подполья. Иногда кошмары мучили,  иногда завязывались споры со Справедливостью, иногда...
Андерс как-то странно посмотрел на Хоук, но ничего не сказал.

Вместо этого он вернулся и поднял сумку с земли — бегло просмотрел собранные травы на предмет невосполнимых утрат, но не заметил ничего страшного; несколько выпавших в песок лютиков отряхнул и сложил обратно, отнес Хоук ее кушак — передал бережно, словно ценную реликвию. Как он и обещал, тот остался в целости, только немного запылился — наименьший ущерб, который только можно было представить.
А еще в сумке нашлась веревка, много толще той, который недавно перетягивал растения — вплоть до этого дня совсем новый моток покоился где-то на дне за ненадобностью, как и все прочие вещи, заброшенные туда из соображений «а вдруг?».
Теперь пригодился. Потому что идея, которую предложила Мариан, была очень даже неплоха — еще одно унижение будет этим ублюдкам к лицу; в конце концов, воспитанные люди всегда старались убирать за собой.

— Кстати, — сказал он, подбрасывая моток в руке и присматриваясь к бывшим противникам, словно раздумывая: кто тут громче все кричал и с кого бы начать. — Что будем делать с чужими несметными богатствами?
Разбойники оставили после себя ценное имущество —  и если Создатель с ними, с кубками, то книги ему было искренне жаль.