— У меня задница болит, — на четвертый день отъезда из Вейсхаупта честно объявила Мариан Хоук, стругая палочку у костра во время одного из привалов; ночь выдалась лунной, для разнообразия улеглись пылевые бури, воздух был свеж и чист. – И не только задница. Еще один день в седле – и я сдохну.
Мабари, пригревшийся у нее под боком, чтобы разделить с хозяйкой тоскливое бдение, понимающе фыркнул.
Эти монологи были для Хоук привычным делом: в пути она часто разговаривала с Шустриком, много шутила и бесилась, а в редкие минуты покоя могла позволить себе даже поразмышлять вслух – ведь ее пес был прекрасным, понимающим слушателем, перед которым не стыдно было дать слабину; Защитница-не Защитница, а потребность чисто житейски поныть и пожаловаться никто не отменял.
Пока не появилось одно «но» – Мариан и Шустрик больше не путешествовали одни.

Вспомнив об Андерсе – вон он, наелся и спит, никуда не делся, — Хоук стыдливо захлопнула рот и мысленно поругала себя за забывчивость. Сам факт его присутствия до сих пор казался Мариан чем-то диким и нереальным: ей все чаще приходилось одергивать себя, отвыкать от старых привычек и переучиваться на новые, параллельно подрубая мысли о том, что путешествовать в одиночку все-таки было легче.
Иногда ей чудилось, что ничего из того, что случилось в Вейсхаупте, не было.
Как не было и того, что произошло после; как одним болезненным разговором они вместе согласились вскрыть старые раны, чтобы перебинтовать их заново, и как решили, что их пути больше не разойдутся. Вот только прийти к этому компромиссу на словах было куда проще, чем на практике — истеричного запала Мариан хватило ненадолго.
Если сказать покороче, то Хоук все еще дичилась Андерса: ей то и дело приходилось больно щипать себя за предплечье, чтобы убедиться, что он не вывалился из очередного ее кошмара, и постоянно напоминать себе о том, что она действительно, действительно его нашла.
Просто вписать Андерса в ежедневную дорожную рутину, к которой Мариан привыкла за все эти годы, было… нелегко.

Они не говорили – по крайней мере, Хоук никогда не начинала разговор первой (когда вопросов слишком много, трудно остановиться на каком-то одном; все равно что пытаться выбрать блюдо из бесчисленного множества предложенных яств – а Мариан ведь не привыкла так, ей бы чего попроще, чтобы на стол поставили и сказали «на вот, кушай, солнышко, это точно вкусно»), чем мало походила на прежнюю себя; из этого можно было сделать массу ошибочных выводов, суть которых сводилась к тому, что на Андерса она все еще таит смертельную обиду – но это было не так.
Одной из ночей, когда вместе с пылевой бурей принесло привычным для пустынных равнин Андерфелса пронзительным холодом, Мариан молча подсела к Андерсу рядом, закутала его вместе с собой в теплый дорожный плащ, вытащенный из седельных сумок, и задремала у него на плече, так и не проронив ни слова.
Одной из ночей Хоук, устало улыбаясь, предложила заступить в дозор вне очереди: ей почему-то показалось, что у Андерса какой-то больной вид, хотя больной, скорее, была она сама.

Мариан не жалела о своем решении там, когда Андерс попросился пойти вместе с ней и обнял ее; просто теперь, как отхлынуло, Хоук понимала – распускать все полотно только для того, чтобы вшить туда новый (старый) узор, будет непросто. Охуеть как непросто, учитывая, что Мариан шила и ткала его крепко, на совесть – как и все то, за что бралась.
В дороге спала она нервно и беспокойно, так всегда было, но как итог — делалась день ото дня все раздражительнее; чувства юмора она при этом не теряла, а потому выходило жутковато – иногда Мариан улыбалась так, что на нее наверняка больно было смотреть.
Раньше, путешествуя с Шустриком, она в любой момент могла позволить себе поговниться, весело посучиться в голос и не держать лица, а сейчас…
А сейчас не могла.

— Извини, — прошептала Хоук в спину Андерса: лица она не видела, а потому не могла знать, проснулся ли он из-за ее причитаний или просто пошевелился во сне – но все равно решила перестраховаться. – Мысли вслух.
«Не удивляйся, я привыкла говорить сама с собой – тебя же так долго не было».

***

Они двигались к границе на молчаливом согласии, не обсуждая дальнейшие планы: Хоук не шутила, когда говорила о том, что не знает, куда им идти. За пазухой у Мариан были верительные грамоты Инквизиции, доставшиеся ей от агента еще в Хоссберге; документы с печатями Серых Стражей, выданные после суда помощницей сенешаля Айне – «на случай, если вас остановит кто-то из Ордена», редкостная любезность с их стороны; скопированные архивариусом Вейсхаупта отчеты Стражей, содержащие доказательства того, что «Мор близко, любезные господа, спасайте свои жопы или жизни» — в общем, хороший такой набор бумажек, пресекающих на корню любые попытки представителей королевской власти в Андерфелсе доебаться до одиноких путников. Впрочем, Хоук не расслаблялась: вряд ли эти бумаги помогут им вне страны песков и религиозных фанатиков, а на дорогах много мудаков и помимо Серых Стражей – несмотря на то, что за всю неделю им не встретилось ни одного патруля.

Когда к исходу недели на горизонте тускло забрезжил свет надежды в лице маленькой придорожной таверны, Хоук озарилась радостным облегчением: наконец-то, наконец-то нормальная кровать, нормальная еда! Ну, насколько она вообще может быть нормальной в задрипанной корчме на границе страны.

— Сегодня мы ночуем не под открытым небом, — торжествующе объявила Мариан, придерживая поводья; Кабачок под ней понятливо взбрыкнул, семенивший за лошадками Шустрик – Хоук пришлось высадить его из седла, чтобы конь не выдохся – тоже притормозил, весело тявкнув, – а на нормальной, блядь, койке. Ох, мне уже хорошо.
Неясно, было ли это обращением к Андерсу или очередной фразой, направленной в пустоту; очередной «мыслью вслух».
Хоук мягко хлестнула поводьями и повела коня вниз по тропе; времени было достаточно, чтобы успеть добраться до таверны к ночи, когда завоют бури.

***

— Вечер добрый, любезнейший! Нам нужны комнаты…
— Was willst du, Frau?

Радость была охуеть какой преждевременной.
Аншлаг разворачивался уже в таверне; точнее – в тот момент, когда Мариан, окрыленная перспективой нормально пожрать, поспать, а если повезет – еще и помыться, пошла договариваться с владельцем о ночлеге. Трактирщик – типичнейший андерец, хмурый и неулыбчивый, – поприветствовал ее тяжелым взглядом, не отвлекаясь от протирания стаканов; это не смутило Мариан, но что-то – не иначе как жопное чутье – подсказало ей, что разговор будет непростым.
Таверна, к слову, была почти пустой – видать, путников немного, да кто ж в здравом уме приедет в такую дыру? – и опрятной, очень скромно обставленной. Напоминала «Висельник» в те пасмурные дни, когда Корф запирался на ежемесячную (читай – чрезвычайную) уборку перед приходом городской стражи: в этот день Нижний город просыхал и мучился, а на следующий ломился за выпивкой – редкий случай единодушия среди киркволльцев.

— Эм, а на торговом? Вы же понимаете всеобщий… да? – переспросила Мариан уже аккуратнее, не переставая робко улыбаться. – Свободные комнаты есть?
Трактирщик посмотрел на нее долгим взглядом. Дернул бровью. Будь Хоук из робкого десятка, она бы поежилась, но понятия «робость» и «Хоук» были так далеко друг от друга, что между ними уместился бы Амарантайнский океан. И на маленькую лужицу размером с озеро Каленхад хватило бы.
— Nicht lokal, — фыркнул трактирщик; Мариан показалось, что с презрением. — Warum kommt ihr alle hierher? Warum können Sie nicht in Ihren Ländern sitzen? Idioten.
Хоук выразительно помолчала. Переварила услышанное (нет).
— А покороче? – Хоук стремительно теряла терпение. – Еда есть?
— Oh, verdammt noch mal...

«Да ну что ты будешь делать, а».
Хорошо, что в таверне почти не было посетителей – Хоук не хотелось устраивать убийство при свидетелях. Думая об этом, она имела в виду вовсе не скоропостижную смерть непонятливого корчмаря, а свою собственную кончину: перспектива кроваво самоустраниться из процесса еще никогда не была такой заманчивой.
Не то чтобы Хоук часто посещали мысли о самоубийстве, вовсе нет: ферелденская закалка и богатый жизненный опыт сделали ее стрелонепробиваемой и ударостойкой, любые трудности она встречала с гордо выпяченной грудью, а особо досадные — перемалывала в челюстях (в детстве, когда лень было искать камень потяжелее, Мариан сгрызала скорлупу с орехов зубами; видимо, подход понравился ей настолько, что она решила пронести его сквозь всю жизнь). Но конкретно здесь и конкретно сейчас у Мариан, во-первых, на фоне сонливости разболелась голова; во-вторых, ей хотелось жрать; в-третьих, первые два фактора в совокупности делали из миролюбивой Хоук не самого приятного человека, который, помимо прочего, не был настроен на продолжительные переговоры – попробуй тут попиздеть, когда твои базовые человеческие потребности ущемляют!

Глубоко вздохнув и маленькими порциями выпустив воздух ртом – чтобы не рвануло, — Мариан предприняла еще одну попытку.
— Так, бля, — Хоук вымученно улыбнулась. – Нам нужны комнаты. Две. Две комнаты, понимаете? Две койки. Заночевать.
Для убедительности Мариан оттопырила два пальца, с большим трудом подавив желание провести ими по своему горлу – так, для наглядности. А заодно утолить жажду крови, резко поднявшуюся вместе с раздражением.
Сощурившись и не перебивая, трактирщик внимательно проследил за ее жестом. В глазах Хоук забрезжила надежда – неужели понял? Чего она сразу жестами объяснить не попыталась? Можно же было…
Трактирщик пристально смотрел за спину Хоук – туда, где стоял Андерс.

— Seid ihr zwei? – мрачно переспросил корчмарь. — Das ist Ihr Mann? Warum haben Sie das nicht gleich gesagt!
— … да ну еб твою мать, — горько вздохнула Мариан, роняя голову; она почти слышала, как падает на заплеванный пол и разбивается тысячей осколков ее хрупкая надежда на горячий ужин и тихий сон в нормальной кровати с теплой псиной под боком (это если псину, оставленную на маленькой конюшне, еще пустят внутрь). Не с Андерсом.
Из-за усталости Хоук соображала медленно и не успела зацепиться за последнюю мысль. Это хорошо, потому что иначе она бы непременно смутилась – или, как минимум, почувствовала укол неловкости.
Пока Мариан предавалась самобичеванию, хмурый корчмарь развел бурную деятельность: он вышел из-за стойки, важно позвякивая связкой ключей, обошел Хоук, двинул к Андерсу – Мариан инстинктивно схватилась за нож на поясе, — и почти с отеческой заботой хлопнул его по плечу. Потрепал.
Хоук выпустила нож и свесила челюсть. Это еще что за шуточки…
— Warum macht Ihre Frau einen Termin aus? Das ist deine Pflicht! – очень выразительно сообщил трактирщик Андерсу, все так же основательно потрясая его за плечо: со стороны это было похоже на встречу двух родственников, которые слишком давно не виделись – и хер его, на самом деле, знает, потому что если верить легендам, то все уроженцы Андерфелса вылеплены из одной глины – суровой и неприветливой. Суровым и неприветливым Андерса Хоук никогда не считала, но вдруг... – Ja, und dein Gesicht ... Es ist sofort offensichtlich — unsere Rasse! Warum schweigst du? Was willst du?
Хоук беспомощно смотрела на них во все глаза, невольно залипая на резкую грубую речь.
— … Андерс, — осторожно позвала Мариан, вернув себе голос. – Если хочешь, чтобы я его прибила, ты просто моргни. Ладно?

Что может знать человек об искусстве выживания в чужой стране, если никогда не пытался? Если никогда не скрывался в лагерях беглых магов на границе какой-нибудь сраной Неварры. Или не торчал в долговом рабстве в Киркволле, работая на местные криминальные авторитеты? Глубина дна, говорила Изабела, зависит от глубины воображения и степени приземленности отдельно взятого идиота. Если ты не идиот, то даже самое глубокое дно будет уютным.
Хоук не считала себя идиоткой, но вот в этот момент очень даже да – не иначе как для разнообразия.

На языковой барьер Мариан наталкиваться еще не приходилось: обычно все встреченные ею андерцы понимали базовые фразы на торговом, сводившиеся к односложному «пожрать-поспать-плачу золотом». Это было удобно, поэтому Хоук вплоть до Вейсхаупта не знала проблем — конечно, уже в самом Вейсхаупте случилось все то дерьмо, которое до этого обходило ее стороной, но это были детали. Забыто и, как говорится, не прощено.

Сейчас, беспомощно наблюдая за тем, как невозмутимо Андерс отбивает нападки мрачного корчмаря, Хоук оставалось только подбирать челюсть с пола и стараться не таращиться на них слишком откровенно. Еще этот диалог будил в Мариан другие воспоминания – о ситуациях, когда она просила Андерса говорить на андерфелском только для нее, а не для суровых мужиков, — и ей, конечно же, стало стыдно. Точнее, стало бы, не будь она такой уставшей: сил не нашлось даже на то, чтобы благопристойно покраснеть, поэтому оставалось только молить Создателя о снисхождении.

Осуждающий взгляд отвалившего за стойку мужика Мариан отбила с достоинством оскорбленной ферелденской женщины – нахмурилась и нахохлилась, но ничего не сказала вслух. Во-первых, демон его знает, до чего с ним договорился Андерс. Во-вторых, когда ситуация принимает нехороший оборот, ферелденские женщины не болтают, а молча вооружаются кухонной утварью и решают проблемы. Из кухонной утвари у Хоук был только походный котелок, оставшийся в седельных сумках, но Мариан могла бы сбегать за ним и нахлобучить его этому мужику прямо на…

— Где, говоришь, меня нашли?.. – рассеянно переспросила Мариан, на фоне усталости пропуская остальные детали. Хоук уже придумывала легенду: в детстве мама, пытаясь сберечь ее психику, сказала, что Мариан нашли в поле с брюквой, но не учла тот момент, что в деревне дети довольно быстро узнают правду сами – так что если не просветить их дома, то они наслушаются всякого от дворовой ребятни. Во всех подробностях. Интересно, а где находят маленьких андерцев? В полях с… ах, да, тут же не растет нихрена.

Хоук успела отзеркалить жест Андерса и стащить дорожную сумку с манатками на пол, прежде чем на нее накатило странное волнение. Женаты? Ну, это не очень страшно: на торжественных приемах в Верхнем городе, которые Хоук приходилось посещать по долгу службы, аристократы тоже думали, что она почтенная замужняя дама. Просто муж у нее домашний и не любит всей этой мишуры. И затворник. И вообще отступник. Но в целом человек хороший, просто немного чудной.

И все-таки веко у Мариан нервно задергалось. «Когда прыгает правый глаз – к радости, когда левый – к горю», вспоминала Хоук премудрости жителей ферелденской глубинки. От этих же жителей она узнала самый верный способ успокоить расшалившиеся нервы: трижды поцеловать кончики пальцев и пригладить ими дергающееся веко. Сейчас, в силу иной культурной обстановки, так сделать Мариан не могла – корчмарь и так косился на нее недобрым взглядом, не хватало еще отхватить по башке за пренебрежение местными обычаями.

— Да ты что такое говоришь. Вместе заночуем, — почти обиженно пробурчала Хоук, переборов своих внутренних демонов. Что-то в утверждении Андерса ее страшно задело: то ли тот факт, что он готов был ночевать в сарае, то ли то, что он на полном серьезе думал, что Мариан это допустит. Потом она все же обнадеживающе улыбнулась — так, чтобы Андерс не подумал, будто она обижается на него и его неумение нормально объясняться со своими земляками. — Чего я там не видела, в конце концов.

«... что».
«Что я сейчас сказала?..»

В девяти из десяти случаев неумение адекватно репетировать сказанное в уме (или, проще говоря, фильтровать базар) загоняло Хоук в безвыходные ситуации. Вот, например, как сейчас: скрипнув зубами, Мариан пережила удушающий приступ неловкости, посмотрела на Андерса сначала с испугом, а потом – как-то совершенно беспомощно.
Казалось бы, где она, память о том славном времени, когда они жили вместе, делили тягости быта (ну, насколько он мог быть тягостным в поместье, где уборкой заведовал расторопный Бодан) и настолько привыкли к обществу друг друга, что уже не бесились со странных привычек? Помнится, сначала Хоук жутко раздражали распиханные повсюду странички манифестов, но впоследствии это превратилось для них с Шустриком в веселую игру – кто найдет больше страниц? Иногда Мариан казалось, что Андерс намеренно прячет их в самых неожиданных местах – одну страничку Хоук нашла заныканной в мешке с мукой, когда собиралась жарить блины, — и эти находки всякий раз неизменно веселили ее; жаль только, что она так и не успела спросить, делал это Андерс специально или…

— То есть, я в том смысле, что… бля, — коротко и устало хохотнув, Мариан покачала головой, отгоняя воспоминания. Андерс выглядел виновато – и если раньше это его лицо всякий раз пробуждало в Хоук желание выписать ему в награду поцелуй, то сейчас ей хотелось просто его успокоить. – Прости. Короче, не бери в голову. Я-то успела подумать, что нас хотят отсюда выставить, когда ты сказал про плохие новости, — Мариан широко ухмыльнулась – настолько широко, насколько позволяло общее состояние заебанности – и ловко подобрала сброшенную было сумку. – Спасибо. Здорово ты выкрутился.

Позвякивая связкой ключей, на сцену вернулся корчмарь – но не один. В этот раз из-за его спины выглянула та самая женщина, которая до этого мелькала из кухни. Уже по традиции окатив Хоук с ног до головы нордическим осуждением через взгляд, он молча кивнул женщине — своей жене, догадалась Хоук, — перебросился с ней парой рубленых фраз, а потом обратился к Андерсу. Намеренно игнорируя Хоук.

— Martha wird dich in dein Zimmer begleiten, — нахмурился корчмарь. — Ihre Frau sollte etwas von ihr lernen.

Мариан фыркнула – «не ты первый на меня так зыришь, не ты последний», — поправила сумку на плече, готовая выдвигаться навстречу ужину и теплой постели, как вдруг встала как вкопанная и порывисто тронула Андерса за локоть.

Самым странным было то, что именно над этим жестом она не задумалась – вышло само по себе, как раньше.

— Погоди, а ты не мог бы… — «попросить, чтобы эти милейшие люди разрешили переночевать в комнате еще и Шустрику, нет?», но до Хоук быстро дошло, что дальнейшие переговоры с этим очаровательным мужчиной могут привести к печальным последствиям, а Андерс уже и так добился многого. Ну ладно, не многого, но уж точно куда больше, чем Хоук, окажись она здесь одна – именно поэтому ей так не хотелось перечеркивать его старания.  – Хотя нет, забудь. Мне не нравится, как этот мужик на меня смотрит, еще одно такое столкновение – и я ему втащу. Не будем испытывать удачу.

Улыбка, которой она попыталась успокоить Андерса, вышла дохлой и потрепанной – и совершенно точно отражала внутреннее состояние Мариан.

Дальнейший путь до комнаты на втором этаже – пришлось подниматься по скрипучей лестнице, Хоук сто раз успела подумать, что сейчас она проломится и все они полетят вниз, — Мариан проделала молча, задумчиво рассматривая половицы и пожевывая губы. Женщина привела их к двери, отперла ее и пропустила вперед, с улыбкой приговаривая на андерфелском, но Мариан уже так преисполнилась и устала от этого дерьма, что даже не вслушивалась.

Вместо этого Хоук стремительно осознавала всю неловкость их положения.
Она не лгала, когда сказала Андерсу, что ей действительно плевать, чего там надумал корчмарь об их отношениях, но существовали практические моменты, которые следовало продумать заранее. Например, как спать: выделенная им комната была очень приличной по меркам придорожных таверн, но не подразумевала наличие двух коек – единственная кровать была просто издевательски большой и уютной, но. Но она была только одна.
Или, например, как раздеваться: Хоук не замечала за собой предрасположенности к эксгибиционизму, как у ее богатых соседей в том же Верхнем городе, но спать все же предпочитала относительно раздевшись. Желательно раскинув руки и ноги звездой, если позволяли габариты кровати, или в обнимку с Шустриком.

— Machen Sie es sich bequem und ich bringe Ihnen Essen. Ich habe heute eine wundervolle Suppe zum Abendessen gekocht! — миролюбиво отозвалась женщина. – Keine Sorge, es gibt jetzt keine anderen Gäste, niemand wird dich stören.
А потом подмигнула, прежде чем удалиться.
Хоук проводила ее сложносочиненным взглядом, а потом обернулась к Андерсу в поисках спасения.
— Она сказала что-то про еду, да? — пожала плечами Мариан, сбрасывая пыльную сумку на пол и развязывая плащ. – Надеюсь, что да.

Под эти мысли вслух Хоук с любопытством осматривала отведенную им комнату. Залипла на маленьком изображении Андрасте над кроватью, посмотрелась в потемневшее от времени зеркало на столике, погладила деревянную фигурку пса. Присела на кровать. Похлопала по застеленному матрасу, попрыгала, проверяя на жесткость. Мариан присваивала себе новую территорию, как собака – обнюхивая все углы и трогая все, что движется и не движется.
Андерс был самым непривычным элементом обстановки (и обнюхать его мог, разве что, Шустрик), поэтому Хоук какое-то время смотрела сквозь него, думая о чем-то своем. У Андерса тоже был потрепанный вид: под глазами проглядывали нестираемые тени мешков от недосыпа, в уютном полумраке нос казался еще длиннее и острее, и сам он весь походил на вывалившегося из гнезда птенца-переростка. Мариан была солидарна с ним.
Этой солидарности было достаточно, чтобы тонко улыбнуться себе под нос и заняться доспехами: потертая мантия Защитницы была мантией только на словах и шла в комплекте с грудой металлолома, которая не раз спасала ей жизнь, но и снималась с большим трудом.

— Вот бы еще узнать, есть ли тут вода, чтоб хотя бы лицо умыть, — пробубнила Хоук, отстегивая запылившийся меховой воротник и неуклюже дергая завязки на правом предплечье. – И устроить Шустрика. Местные андерцы ведь нормально относятся к собакам?
«Или вы все кошатники?» — весело додумала про себя Мариан, но ничего не сказала вслух. Может, ей не хотелось подтрунивать над Андерсом – они оба устали с дороги, высок был риск, что он не оценит юмора. Может, это было не совсем шуткой – ей уже встречались одержимые котами андерцы, в этом плане Андерс не был так уникален. Интересно, было бы ему интересно узнать, что случилось с Горжеткой?

А может, у Андерса был какой-то растерянный вид – или Хоук так просто показалось.